года разжаловали в ассистенты, на нищую зарплату, не давая никакой режиссерской работы. Хорошо, что он догадался пару коробок утащить домой и задвинуть глубоко под кровать, а то никакого документального свидетельства о похоронах Ахматовой у мира бы не осталось. Эту историю рассказал артисту Р. сам режиссер во время съемок своего первого художественного фильма, в котором Р. оказался замешан. Дочь Семена Арановича вышла замуж за сына Марины Адашевской и Жени Горюнова, артистов БДТ, и тот же рассказ превратился в домашнее предание…
Оказался Р. сведен случаем и с художником-кузнецом Всеволодом Петровичем Смирновым, который сковал большой крест на могилу Анны Андреевны. Был Всеволод Смирнов силен и добр, звал домой и в кузню-мастерскую, возил на дачку под Псков, угощал крепким питьем из высокого посоха. Пили не раз и псковскую, и ленинградскую: в середине восьмидесятых Р. ставил «Розу и Крест» еще и во Пскове, а Смирнов сковал к премьере по черной розе ему и героине. На железную память. Из одной кузни и из одних рук
Проводя дни в Комарове, Р. всегда старался сходить к Анне Андреевне и по мере возможности продолжить диалог. Раз или два, не скажем, по какому поводу, он получал от нее негромкие, но внятные ответы.
Однажды в Москве, распив ноль семьдесят пять «Синопской» завода «Ливиз» под веселую гостиничную закуску, артист Р. и критик той же литеры заговорили о настоящем и будущем. Раскроем карты: речь шла о том, открывать поллитровку «Санкт-Петербург» того же завода или воздержаться. Поскольку они никуда не спешили, в разговор вплелись ностальгические нотки, и, коснувшись завершившейся карьеры артиста Р. в Больдрамте, критик Р. мимоходом сказал:
— Они тебе, конечно, хребет сломали.
На что артист Р. с обычной для дураков уверенностью в себе отвечал:
— Нет, не сломали.
— Сломали, сломали, — повторил критик Р. с обычной для умников верой в свою безошибочность.
— Нет, — повторил своевольный Р.
Но вопрос остался неразрешенным, потому что во время этого диалога поллитровка неожиданно оказалась открытой. Как это вышло, ни тот, ни другой объяснить бы не могли, но спорить с судьбой посчитали глупым…
Читатель, не переживший наших времен, не должен удивляться тому, что артист Р., находившийся внутри протекших событий, часто ничего в них не понимал, тогда как автор, не по чину взявшийся их описывать, делает вид, что понимает. На то и было отпущено последнему драгоценное время, чтобы хоть что-то с трудом сообразить. Поэтому, если сегодня авторские оценки чем-то отличаются от его же прошлых, а тем более от оценок артиста Р., тут не надо искать противоречий или непоследовательности. Наоборот. Сама последовательность перехода от полной глупости к частичной и составляет драматическое содержание и нарративную структуру гастрольного романа. Ученое слово «нарративная», то бишь повествовательная, приведено с единственной целью — произвести умное впечатление на читателя.
Однако, если автор до чего-то все же допер, это не абсолютная случайность, а тяжелая работа трудолюбивого Хроноса. Если же нет, прощения просим, — повод для параллельного диагноза.
В любом случае не следует обижаться на него дорогим коллегам, с которыми Р. изредка встречается если не на новых представлениях, то на новых похоронах. Разница в понимании протекших событий не так значительна, как может показаться, и связана, видимо, не с состоянием стареющих умов, а, скорее, с административным подчинением. Продолжая расписываться за горькую получку в кассовом закуте любимого театра, поневоле догадаешься держать про себя несогласованные оценки славного прошлого…
Будем, однако, надеяться, что наступивший недавно новый век, а тем более тысячелетие, называемое красивым словом «миллениум», все различия мнений ласково согласуют и тихо примирят в рамках всеобщего договора о дружбе и сотрудничестве петербургских погостов…
И все же это отступление появилось вовсе не для красоты, а для закрепления новой очевидности: автор, подумавший было, что годы прибавили ему крупицу ума и толику знания, а стало быть, и права на отдельные суждения, на самом деле явно ошибся. Заслоняясь доморощенным текстом, он вздумал, что имеет право касаться различных табуированных в прошлом тем. Но это доказывает лишь то, что за отчетный период он не просто поглупел, а стал глуп «как сивый мерин» (Н.В. Гоголь), и любыми его суждениями в будущем разумнее всего пренебречь.
Коты встречают исчезновение хозяев не так остро, как собаки, и Фомка-Третьяк с Кошей не составили исключения. Некоторым казалось, что их волнует лишь проблема пропитания, но это была неправда. Только настоящий и чуткий знаток мог бы прочесть в их глазах звериное несогласие с нарушением гармонии, навеки связанной для них с обликом, голосом и прикосновениями Семена Ефимовича. Теперь их судьбу решали другие люди, и гладкую шерсть холодили ужас и пустота.
После похорон возникла тема кошачьего приюта, временный выход помогли найти соседи, предложив до продажи квартиры поселить в ней их племянницу-студентку, которая будет убирать жилье и готовить кошачьи обеды. Так и вышло. Коша и Фомка продолжали тосковать и все же постепенно смирялись с судьбой. Но месяцев через девять приехал с детьми Ефим, племянница вернулась в общежитие, и в дом зачастили покупщики. Варить котам стало некогда и некому. Когда продажа жилья решительно осуществилась, кинулись искать для его последних обитателей хорошие руки, но ничего толком не находилось. Наконец истопник из ближней котельной дал согласие взять умницу Фомку. И Фомка, рожденный за кулисами великого театра, переселился в котельный подвал. А Коша, доведенный переменами до нервного срыва, прыгнул из окна на магазинную крышу и надолго исчез. Жизнь бомжа оказалась ему не по силам. Кошу искали до последней минуты, пока не заметили на той же крыше его серое неподвижное тело…
Между тем справа и слева от скрипящей стаи густел оружейный орнамент. На белых платках скрестились клинки самураев, мерцали кинжалы с насечкой, в красном углу поднимался алтарь — токомона. Все японские уголки сошлись, как в талантливом сне. Черноволосые, в лентах, красотки, и те, у кого колчаны за плечами, и стрелы, летящие с разных сторон. Иероглифы падали с неба на длинных полотнах и достигали поющих полов. А соловьиные половицы страстно отвечали скрипучим пожатьям преданных родине стоп…
Скруп-скруп-скруп… Вадим А.Медведев… Простим времена, не сбрендив… скруп… Ботиночки жмут не дома… Тамагавк в секретаре райкома… Скруп… Смешной номер… Скрип… Сыграл, да помер…
Скряп-скряп-скряп… Валентина П. Ковель… Половина Вадиных кровель… Скряп… Твоя Валентина… Япония… Аргентина… Скроп… Держись, дорогая… Скрип… Смешная какая…
Скреп-скреп-скреп… Мария А. Призван… Муж ейный давно призван… Мама моя в «Мещанах»… Скрап… В развитых странах… Скрип… Открыточки… Даты… Мама моя, куда ты…
Скри-и-ип, скри-и-ип… Лебедев А. Евгений… Грипп… Вечных сомнений… Скряп… Таня-то наша… Скруп… Две правды, папаша… Скажи, где Гога, Натела? Времечко опустело…
Скрип-скроп-скруп… Владислав И.Стржельчик… Вот и сплав — сечи и речи… Скроп-скроп-скроп… Роли да роли… Вот и сноп воли и боли…
Скроп-скроп-скроп… Михаил Д.Волков… Покорил… Слухов и толков… Хруп да хруп… Жеребец Милый… Скруп да скруп… Где твои силы…
Скрап-скрап… Всеволод А. Кузнецов… Преданный скрипу отцов… Скрап да скрип… Зимою и летом… С водочкой… С партбилетом…
