Особое задание. Повесть о разведчиках

* * *

Подполковник Ярунин ехал верхом. Навстречу нёсся грохот тяжёлой артиллерии, это справа две дивизии вступили с утра в бой за расширение своего плацдарма на высоком берегу Волги.

Вчера командующий вызвал к себе Ярунина. Отпустив докладывавшего ему начальника ад­ министративно-хозяйственного отдела и своего адъютанта, оставшись в палатке с глазу на глаз с подполковником, командующий принялся его отчитывать:

— Что смотрят разведчики! — ругался он,— второй раз командный пункт передней дивизии меняет дислокацию и второй раз авиация про­тивника накрывает его. Надо принять меры к пресечению шпиона, который, несомненно, ради­рует о передислокациях. С этой задачей под­полковник выехал в дивизию.

Вдали расстилались неподнятые поля. «Второе лето воюем»,— подумал Ярунин. Гул артиллерии стал тише, значит, огонь перенесён вглубь, и бойцы сейчас поднимаются в атаку.

Подполковника обогнала колонна автоци­стерн; навстречу шли большие санитарные ма­шины с ранеными. Подполковник Ярунин свер­нул влево с дороги по тропинке в лес. Пестрел выгоревший под солнцем кустарник, Непривычна я тишина этого леса располагала к раздумью. Подполковнику вспомнилась опубликованная на- днях в «Правде» статья под заголовком «В боях на юге решается судьба нашей родины». Так прямо и сказано. И хотя уже давно ясно, что на юге очень тяжело, эта статья всколыхнула мысли, чувства и тревогу, запрятанные под спу­дом ежедневных дел. Ясно одно — близятся ре­шительные сражения, и сознание этого вселяло чувство возрастающей ответственности за собы­тия, участником которых был Ярунин, подтяги­вало его.

Хруст веток позади привлёк внимание Яру­нина, он обернулся, кто-то догонял его. На тес­ной тропинке, выводящей из леса, лошадь, шед­шая позади Ярунина, поравнялась с его ло­шадью. Верховой откозырял подполковнику и, словно извиняясь, что обгоняет, показав рукой на полевую сумку, пояснил: «Срочное донесе­ние!» — взмахнул прутом, гикнул, и лошадь стремительно вынесла его на просёлочную дорогу. Лошадь Ярунина рванулась вслед; подполков­ник с трудом удержал её.

Вдоль дороги за умчавшимся всадником низко выстелил ось белое облачко пыли. «Ловко,— по­думал Ярунин,— казак»,— одобрительно сказал он вслух. И ему вдруг вспомнилось, что вот они с женой так и не выбрались на Дон, каждый год собирались съездить на родину Ани в ста­

ницу,

да так и не съездили, и непонятно сейчас даже, чего ж было не съездить. Всё откладывали. Быстро, до чего же быстро, чёрт возьми, проле­тели годы.

Подполковник невольно привстал на стреме­нах, стегнул лошадь, она прибавила шаг» он уда­рил её слегка каблуками, и она помчалась по до­роге.

...Разрушенный гражданской войной примор­ский дальневосточный город. Ярунин лежит на койке в госпитале. Над ним лицо медсестры в белом платочке. Ярким синим светом светятся глаза её.

И видит он это сейчас так явственно, будто было вчера. А когда выписывался из госпиталя, позвал её за ворота, крепко до боли обнял, ска­зал упрямо: «Не хочу расставаться». Так и не расстались больше.

Память переносит на пограничную заставу. Рано утром после обхода он возвращается домой, у крыльца Аня кормит цыплят, их сто или больше, просто жёлтое озеро. Цыплята — это слабость Ани. Она стоит среди них большая, полная, чуть погрузневшая с годами, медленно сыплет зерно из лукошка. Поднимет лицо, уви­дит его, сощурится от солнца, ладонью прикроет глаза, рука её высоко до плеча открыта, золо­тится от загара.

— Ну, будет, будет,— уговаривал себя Яру­нин,— совсем раскис.

Но снова и снова встаёт перед глазами пер­вая ночь войны, боевая тревога, смертельный бой с внезапно напавшим врагом. Застава грудью прикрывала границу. Выстоять, не впустить врага на родную землю.

Женщин и детей увозили в тыл, но Аня не захотела ехать, осталась на заставе. Он видел её мельком издали, вместе с бойцами она подтаски­вала снаряды к траншеям.

Навсегда врезалось в память растерянное лицо

бойца, выкрикнутое им страшное известие. Аня лежала, упавшая навзничь,

с

залитым

кровью

лицом. В летнем сиреневом платье, как застала её война.

Лошадь под Яруниным снова шла шагом. Он придержал её у старой разросшейся ивы, обло­мал прут, стегнул лошадь и поскакал вперёд.

Яркое солнце плыло по небу, набирая вы­соту, когда подполковник въехал в расположение штаба дивизии, и был окликнут часовым.

Раздосадованному Ярунину,— забыл узнать «пропуск»,— пришлось слезть с лошади и пройти в палатку коменданта.

Комендант позвонил, и тотчас же примчался капитан Довганюк, офицер разведки дивизии. Довганюк радостно приветствовал подполковника и повёл его к своему блиндажу, по дороге сооб­щив:

— На передовой сегодня спокойно. В послед­них боях дивизия успешно потеснила против­ника. Гитлеровцы считают потери и едва ли опом­нились; наши строят оборону. Строить прихо­дится на глазах у противника, так что трудновато.

Они спустились в блиндаж. На бревёнчатых стенах еще болтались кое-где серые листы бу­маги, покрывавшие их прежде; стоял чужой, неистребимый запах, который после себя остав­ляли фашисты.

Довганюк подробно рассказал о человеке, по­дозреваемом в шпионаже: речь шла о шофёре штаба, бежавшем недавно при странных обстоя­тельствах из фашистского плена.

Дневной свет едва пробивался в узкое око­шечко блиндажа, и лицо говорившего Довганюка расплылось белым пятном,

—    Вы-то как полагаете? — спросил его под­полковник, когда Довганюк закончил.

—    Я, товарищ подполковник, считал бы, что следует повременить и продолжать наблюдения: если поспешим и окажется, что ошиблись, спуг­нём того, кого ищем.

— Распорядитесь свет подать, — сказал Ярунин. Он встал с прибитой к полу скамейки и зашагал: два шага вперёд, два — назад. Погля­дев на поставленную на стол ординарцем начи­щенную керосиновую лампу, улыбнулся:

—    Богато живёте.

Довганюк польщённо потянулся к подполков­нику.

—    Вы же знаете, у меня всегда порядок, това­рищ подполковник.

Довганюк был чёток и тщателен в работе, но не обладал тем творческим проникновением в яв­ления, которое позволяет охватить явление в его частностях и в целом. Он не мог подсказать под­полковнику решение. Арестовать, не имея пол­ной уверенности в том, что арестовываешь того, кого ищешь, было неправильно и вредно для дела. Но на войне промедление недопустимо, и если в мирных условиях разведчику в его упор­ной, умной работе приходит на помощь время, здесь иногда остаются только опыт и интуиция.

Довганюк выжидательно сидел на краю ска­мейки, молодое лицо его разгорячилось от на­пряжения. Ярунин с досадой отметил: подбриты брови. Ему хотелось остаться одному, взвесить всё, обдумать. Кто-то постучал в дверь блиндажа.

—    Входите,— громко отозвался подполковник.

—    Разрешите?

На пороге стояла

девушка. По тому, как нере­шительно поднесла она пальцы к берету, как по­просила подполковника, понизив голос: «Разре­шите обратиться к вам»,— было видно, что при­шла она не по служебному делу.

Светлые волосы выбиваются из-под берета, желтые ремни поверх гимнастёрки складно опоя­сывают её накрест.

Довганюк вышел, поскрипывая щеголеватыми сапогами. Когда дверь за ним затворилась, де­вушка заговорила:

—    Я видела вас издали, когда вы подъехали к нашему капе.

Ярунин промолчал о том, что и он тоже ви­дел её. Опускаясь на скамейку, он движением руки пригласил её сесть. Она сидела подчёркнуто прямо, положив руки на колени. Руки немного велики, но красивые, и лицо красивое, ничего не скажешь. Знает она об этом, потому, наверно, заносчива, не в меру горда. Подполковник откро­венно рассматривал её.