заниматься процессом. Очень часто его задерживала публика в самом зале: он подписывал свою книгу, которую ему подавали стоявшие в очереди к нему поклонники и поклонницы. Некоторые приносили фотографии, и он подписывал их. С публикой он иногда перекидывался несколькими словами по- английски.
Мэтр Жорж Изар, адвокат Кравченко — бывший социалистический депутат департамента Мерт-и- Мозель (1936–1940). Он был делегатом группы резистанса во время временной Ассамблеи (1944–1945). Кавалер военного креста, медали Резистанса и Почетного Легиона, он был автором книг «От Маркса к марксизму» и «Человек революционен». Он уже вел в своей жизни несколько диффамационных процессов.
Мэтр Жильбер Гейцман — адвокат еще молодой. Во время войны он был в немецком плену.
Дело Кравченко началось слушанием 24 января 1949 г. Предполагалось, что оно продлится 9 дней. Оно закончилось 22 марта, после 25-го заседания. Приговор был вынесен через 10 дней.
Предлагаемый читателю репортаж не есть стенограмма процесса. Записанный непосредственно в течение 25-ти заседаний суда, он занимает немногим более ста страниц, в то время, как стенограмма тех же 25-ти заседаний занимает более 2 000.
Поэтому, автор репортажа заранее просит простить его, если его работа покажется недостаточно полной. Непосредственная запись, конечно, не может конкурировать с записью стенографической, но у нее есть перед этой последней одно преимущество: она, схватывая самое главное, старается быть живой.
Первый день
Десятая исправительная камера Сенского суда никогда не видела такого наплыва публики. В 1 час дня все скамьи полны: журналисты французские и иностранные, адвокаты, публика, фотографы, художники.
В высокие окна бьют солнечные лучи яркого зимнего дня. Здесь, в зале, вспыхивает магний, щелкают аппараты. Цепь жандармов проверяет пропуска.
В без четверти два председатель Дюркгейм и судьи, занимают свои места.
Кравченко со своим адвокатом и редакторы «Лэттр Франсэз» — уже в зале. На лестнице Кравченко был встречен аплодисментами.
Мэтр Жорж Изар, один из лучших адвокатов парижского барро, мэтр Гейцман и два его помощника листают громадные папки с «делом».
Прежде, чем огласить статьи французского еженедельника, оскорбившего Кравченко, пропускаются свидетели: первая группа — знаменитые французские имена, лица, вызванные поддержать своим авторитетом коммунистическую газету. Среди них: Жолио-Кюри, Веркор, Жан Кассу, Куртал, Гренье, Мартэн Шоффье. Свидетели из СССР еще не прибыли — их привезут ко дню их показаний.
Затем — группа иного вида: изможденные лица, поношенные пальто. Это — новые эмигранты, люди, как и сам Кравченко, «выбравшие свободу», невозвращенцы, выписанные на процесс из Германии. Среди них: инженер Кизило, Кревсун, Силенко, Горюнова, Семен и Ольга Марченко, Николай Лаговский и т. д.
Ген. Руденко, брата прокурора нюрнбергских процессов, одного из главных свидетелей против Кравченко, нет.
После того, как переводчиков привели к присяге, председатель читает статьи редактора «Лэттр Франсэз» Вюрмесера сотрудника Сима Томаса. В них, как уже известно, В. А. Кравченко обвиняется, во- первых, в том, что писал книгу не сам, а во-вторых, — что он субъект аморальный, пьяница, предатель своей родины и куплен американской разведкой. Кроме того: в книге его сплошная ложь.
Председатель: Я предупреждаю вас, господа, что, по закону, не Кравченко должен доказать, что в книге его — правда, но вы должны доказать, что он написал ложь.
Бледный, как полотно, Вюрмесер и красный, как кумач, Клод Морган, пытаются сразу же напасть и напоминают, что книгу Кравченко цитировал Гебелльс в 1944 году и что, таким образом, Кравченко — коллаборант.
Но председатель предоставляет слово Кравченко.
Декларация В. А. Кравченко
— Я счастлив быть во Франции, — сказал автор нашумевшей книги, — Америка спасла мне жизнь. Я прошу французский суд восстановить мое доброе имя. Я прошу не только осудить моих клеветников, но и назвать их вдохновителями. Я оставил на родине, которую горячо люблю, близких и родных. Я не знаю, что с ними стало. До этого, я никогда за границей не был и иностранных языков не знал, у меня не было никого, когда я порвал с советским режимом. И все-таки, я сделал это, потому что я должен был сказать миру о том, как страдает мой народ.
Страдания этого народа, мои страшные личные разочарования и ужасы режима привели меня к этому решению. Не я решил — действительность решила за меня.
Миллионы людей хотели бы сделать то, что сделал я, и среди тех свидетелей, которых Политбюро пришлет на мой процесс, будут люди, которых я знаю, которых я знал, и которые думают, как я, но у них остались заложники в Москве, их жены и дети, и они ничего об этом не скажут.
То, что я сделал, я сделал и для русского народа, и для всего мира, чтобы все люди знали, что советская диктатура есть варварство, а не прогресс.
Я — сын и внук рабочаго. Я сам рабочий. Из рабочих я поднялся на советские верхи. И теперь я говорю советской власти:
Вы украли революцию.
Вы научили русский народ страху.
Вы задушили его террором.
Вы украли у него его победу над внешним врагом.
Вы грозите миру неслыханным ужасом новой войны.
Вы грозите ему оружием мирового коммунизма.
(Переводчик переводит речь Кравченко; зал, затаив дыхание, слушает его).
Весь мир научили вы страху.
Вы сорвали мир.
Мне хочется сказать французскому народу: коммунизм враг ваш. Опомнитесь, пока не поздно! Кремлевские владыки — Каины рабочаго класса. Боритесь за лучшую жизнь демократическими, а не коммунистическими способами. Рабочие, крестьяне, интеллигенты Франции, жертвы моего народа будут напрасны, если вы не поверите мне!
Затем Кравченко переходит к самому процессу:
— Цель моих врагов, — говорит он, — меня испачкать. Цель моей жизни — борьба с коммунизмом. Но грязь — обычный прием Политбюро. Книга моя имеет успех и потому в меня кидают клеветой.
Французские коммунисты — слуги Кремля. Я никогда ничего не писал против Франции, но я писал против их хозяев. Пока я был в России, эти хозяева хвалили и выдвигали меня, и даже послали меня за
