Буденкова Татьяна
Женская верность
Глава 1
ВЕЧЕР В ПЯТИЭТАЖКЕ
Окна панельной пятиэтажки светили в вечерний сумрак летнего вечера неярким желтым светом. В кухне с голубыми панелями и полосатыми самоткаными половиками у окна на стуле сидела высокая статная старуха, в черной складчатой юбке, строгой темной кофте и белом платке, закрывающем лоб.
— Надолго вернулась? Или опять караулить пьяницу пойдешь? — Татьяна исподлобья посмотрела на Устинью.
— А куды ж мне его девать? Сын он мне. С ним тяжко и бросить душа не позволяет. Надысь чертиков по квартире ловил и себе по карманам распихивал, — Устинья расправила на коленях складки платья.
Она уже много лет живет вместе со своей сестрой Акулиной, вначале в дощатом бараке, потом его снесли и им на двоих дали однокомнатную квартирку. Всем полученным жизненным благам обе были несказанно рады. Особенное удовольствие доставлял балкон.
'Валхон', как его называла Акулина, использовался для хранения солений и варенья, а также всяких старых вещей, выбросить которые было жаль.
— Уж говорено — переговорено ей, поберегла бы себя. А у неё Илюшенька — свет в окне. Про девок и не вспоминает, — Акулина присела на край большого деревянного сундука. Был он обит кованым железом и когда его отмыкали ключом с вензелями издавал мелодичный звон.
Татьяна — гостья и соседка. Её квартира располагалась под квартирой сестёр. А переселили её туда из того же барака, что и их. Так что знали они друг друга хорошо и долго.
Третьей собеседницей была Акулина. Маленькая, худенькая, черноволосая женщина. В синем шерстяном, хорошо отглаженном, платье. Капроновый белый платок аккуратно завязан кончиками назад.
Единственную свою дочь Акулина похоронила еще перед войной. У бабы Тани — два сына. Только имя у них почему-то одно на двоих. Оба Леньки — Леониды.
Это был один из многих вечеров, которые три вдовы коротали вместе. Прошлое вспоминали редко. Чаще обсуждали события прошедшего дня. У Устиньи от всего её потомства остались только две дочери — Надежда Тихоновна и Елена Тихоновна, да сын Илюшка — Илья Тихонович. Пьющий до белой горячки, жил один в двухкомнатной квартире и, чтоб он совсем не погиб, Устинья находилась при нем. Чего ей это стоило, кто жил с горькими пьяницами — поймут. А кого бог миловал, это не расскажешь в двух словах.
Вечерний сумрак потихоньку вползал в кухню. Свет не зажигали. Разговор переходил от стоимости мойвы на соседа Николая. Крупный черноволосый мужик жил через стенку вдвоем с женой. Детей у них не было, а деньги водились. Пил Николай мастерски, мог неделями не просыхать. Но чтоб валялся или, при его силе, какую драку устроил — в этом замечен не был. Однако вопли и ругань из его квартиры слышались частенько, потому как поиздержавшись и не надеясь выпросить у жены на водку мог и пропить какую- нибудь вещь. А совсем недавно… Акулина поудобнее устроилась на сундуке, аккуратно поправив платье и поведя плечами так, будто её мог видеть невидимый для всех, но очень важный для неё человек.
Жена Николая — Светлана — купила двухнедельную путевку в дом отдыха. Уезжая, оставила Акулине комплект ключей от входной двери и просила присматривать за Николаем. Мало ли — напьется — не замкнётся, обчистят или что другое с пьяной головы сотворит. Первые два дня вольной жизни Николай использовал, не теряя ни минуты. На все деньги, которые ему оставила на прожитьё жена, он купил водки и, принеся бутылки в сетке домой, составил их рядом с диваном. Потом принес с кухни табурет и, расстелив на нем газету, разложил несколько соленых огурцов, три куска хлеба и блюдце с нарезанной колбасой. Покончив с сервировкой — переоделся в старое трико и тапочки, включил телевизор и… отдых от семейной жизни начался. Акулина иногда заглядывала, проверяя — как он там. Картина не менялась. Николай лежал на диване с открытым ртом, по колбасе с удовольствием ползали мухи, огурцы засохли и скрючились, телевизор показывал настроечную сетку. Всхрапывание и причмокивание убеждали, что отдыхающий жив. Убедившись таким образом, что все в порядке, Акулина своим ключом замыкала квартиру. Только однажды вечером вместо шипения неработающего канала Акулина услышала громкую музыку и вроде голоса. Некоторое время она не решалась пойти к соседям, но, вспомнив обещание, данное Светлане — присматривать, всё-таки насмелилась. Выйдя на лестничную клетку, приложила ухо к двери, но та была не заперта и стала открываться.
В комнате в той же позе, только с закрытым ртом и открытыми глазами, на диване полулежал Николай. Напротив него, среди зала на табуретке, стояла местная пьяница — одноглазая Анька. На ней красовалось новое платье Светланы, красное, с крупными перламутровыми пуговицами и объёмными выточками, для пышного бюста Светы. Но и выточки и пуговицы располагались вдоль тощего Анькиного хребта. Коричневато-синие, то ли от грязи, то ли от синяков ноги, тощими палками торчали из-под роскошного красного подола. В руках она держала флакон французских духов, который хозяйка не взяла с собой даже на отдых, так как берегла для особо торжественных случаев. Пахло прокисшими огурцами, водочным перегаром и французским парфюмом в жуткой концентрации. И Николай, и одноглазая Анька были в полном восторге от происходящего. Акулина, осознав свое полное бессилие в этой ситуации, сделала единственно возможное — замкнула парочку в квартире.
Только мера эта была бесполезной, потому что у Николая, как хозяина квартиры, был собственный ключ. Поэтому на следующий день во дворе дома видели Аньку, которая меняла дорогущий французский флакон духов на выпивку. И выменяла на пол литра водки и бутылку портвейна три семерки.
Вернувшейся из отпуска Свете, Акулина подробностей не рассказывала. Обойдясь коротким: 'Ну ить пил…'
В квадрате окна стали проглядывать первые звезды. А в самом уголке засветился тонкий серп луны.
Акулина щелкнула выключателем. По кухне разлился слабый желтый свет. В вечерней тишине каждая думала о своем. Возле входной двери, в подъезде, раздался шорох и в дверь негромко постучали.
Акулина, встав с сундука, подняла голову и посмотрелась в зеркало, которое висело прямо над ним. Было оно очень старым, и амальгама с обратной стороны квадратного стекла местами осыпалась. Она стряхнула с плеча невидимую пылинку, и направилась к двери. А по дороге подошла к трехстворчатому плательному шкафу, средняя дверка которого была зеркальной. Внимательно осмотрев себя, проверила, не помялось ли платье, пока сидела. Потом сняла с головы платок, достала из волос гребенку, провела ею по всё ещё черным слегка вьющимся волосам, и только потом заспешила к дверям.
В дверях, склонив голову на бок, в сером вязаном свитере, стоял высокий русоволосый мужчина.
— Федоровна, ну… — явно не зная, что сказать дальше, он развел руками.
— Проходи уж.
Соседи звали Акулину по отчеству, не только потому, что имя её для них было редким, но и потому, что уважали.
Устинья и Татьяна, увидев вечернего гостя, поздоровались с ним, и перешли в комнату. Он прошел в кухню и аккуратно устроился на стуле возле стола, где только что сидела Устинья.
Акулина достала яйцо, ложечку, солонку, маленькую рюмку старинного толстого стекла и полулитровую бутылку, плотно заткнутую свернутой газеткой. Налила рюмку до верху и присела на край сундука.
Лицо гостя расслабилось, приняло довольное, даже немного лукавое, выражение. Он аккуратно взял яйцо, ложечкой разбил верхний край, слегка подсолил и выпил его. Потом взял рюмку, перелил её содержимое в пустую скорлупу, и медленно, как — будто это не был крепкий самогон, а всё тоже куриное
