Жизнь с повседневными заботами брала своё.
Один за другим, одинаковые, как две капли воды, проходили дни. Утром на работу — затемно. Вечером с работы — затемно. Или наоборот. Вечером на работу, во вторую смену — по морозным сумеркам, утром с работы также.
Письма от Ивана приходили не часто и не особо длинные. Читали их по много раз и помнили наизусть.
'Здравствуйте, маманя, сёстры Елена и Анастасия, а так же брат Илья. Письмо Ваше получил. Илья, береги мать, не давай тосковать. С того света уж не вернёшь. Из нашей части едет в командировку специалист. Пока он тут был, его завод переехал к Вам. Я дал ему адрес и мыло, и две банки тушенки. Будет возможность — занесёт.
Остаюсь Вашим сын и брат Иван'.
Иногда писем не было очень долго. Иногда приходили по два сразу, хоть и написанные в разное время, содержанием мало отличаясь друг от друга.
'Здравствуйте, маманя, сёстры Елена и Анастасия, а также брат Илья. Я жив, покель не ранен. Здоров. Чего и Вам желаю. Остаюсь Вашим сын и брат Иван'.
Последнее письмо от Тихона Устинья получила из под Москвы. В нем Тихон писал, что благодарит Бога, что поторопился перевезти семью подалее от этих мест. Насмотрелся всякого. Чтоб Кулинка, при первой же возможности, бросала всё и ехала к ним. Жизнь сохранить, а там как-нибудь, обживутся. Писал, что часть их теперь переформируют и потому пока писать ему не куда. На днях получит новый номер полевой почты и сразу отпишет им. Ещё писал, чтоб дочери не ленились, а подробнее писали всё, что мать им диктует.
Только этого обещанного письма Устинья так и не дождалась. Отписали по старому адресу. Пришел ответ, что часть расформировали, более подробную информацию по частному запросу представить не могут.
Ожиданье становилось невыносимым. Устинья всё чаще вставала по утрам с опухшими глазами.
— Мамань, заживо-то не хорони, — сердился Илья.
— Знамо дело. Вдруг ранен, али контужен, где по госпиталям, как безродный, — и слезы уже не скрываемые, катились одна за другой.
— Если ранен, оклемается и отпишет.
— Знать бы где? Я б туда дошла, долетела…
— Ага. Долетела!
— Мир не без добрых людей, где на попутке, где пешком. Кабы только знать, куды мне.
— Я завтра со второй. Из утра пойдем в военкомат. Обскажем. Тогда уж и будем думать — как дальше быть, — Илья открыл духовку в печи, пристроил поближе свою и материну обувку.
Глава 9
БУМАЖКА
Утром, проснувшись, Илья увидел мать причесанную и одетую в выходную одёжу.
— Ты чего, мамань?
— Буде дрыхнуть. Обещался в военкомат пойдем.
— Успеем.
— Вставай, уже. Не тирань мне душу.
Окончательно проснувшийся Илья встал, из кружки над ведром умылся. Как смог причесал кудрявые вихры.
Устинья налила в кружку кипятка, отрезала ломоть хлеба, отколола кусок сахара.
— Семой час уже. Покель дойдем, все восемь будут.
Илья глянул на мать. Сна ни в одном глазу. Спала ль сегодня?
В военкомате, не смотря на ранний час, все были на работе, как и не уходили.
— Вы по какому вопросу?
Высокая, одетая в военную форму девушка, смотрела доброжелательно.
— Муж у меня. Адрест изменился. А куды писать, новый не дають, — Устинья волнуясь, путалась в словах.
— Полевая почта у бати изменилась. А нам отписали — военная тайна, сообщить не можем. Маманя убивается. Как бы о Родкине Тихоне Васильевиче весточку получить? — Илья чуть выступил вперед матери.
— Наталья, кто там? — громыхнуло из-за кабинетной двери.
— Да вот — семья солдата…
— Чего там держишь? Входите!
Илья показал военкому два последних отцовских письма. Тот что-то записал себе. Сказал 'Угу'. Кивнул головой, попросил их координаты. Илья назвал свой адрес. Военком записал, поерзал на стуле.
— Самого — то тебя где найти?
Илья назвал цех, фамилию начальника.
— Ладно. Найду.
Назад возвращались, Устинья втолковывала Илье: 'Ежели, богибший, то они бы знали. А раз у них энтих сведениев нет, стало быть — жив'.
Илья молчал. Уж ежели с батей беда, пусть мать об этом подольше не узнает. Но, с другой стороны, вдруг и впрямь где в госпитале без ног, али без рук — с бати станется. Мать права. Надо искать.
Ответ пришел даже раньше, чем ожидали.
Илья сидел на будущей заводской крыше и через стекло сварочного щитка следил, как под ёго электродом ложится сварочный шов.
— Родкин! Родкин!
Илья приподнял щиток и посмотрел вниз.
— Спускайся с небес. К начальнику в кабинет.
Отгороженный от цеха дощатой переборкой, кабинет был завален чертежами и папками с технической документацией.
— Ты проходи, проходи… Ну вот, садись, значит.
Такое поведение вечно спешащего начальника было удивительным. Илья сделал два шага и сел на невесть как сюда попавший, венский стул.
— Такое дело, бумага тут из военкомата.
— Мне бы в одну часть с Иваном, брат это мой. Наконец-то. Уж сколь пороги обиваю.
— Не тараторь, слышь. Повестки домой присылают. А тут такое дело военком сам мне позвонил, а бумагу с рассыльным прислал.
Начальник сел за стол и протянул Илье четвертинку бумажки и конверт.
— Читай.
На желтоватой, слегка помятой бумажке, было написано, что рядовой Родкин Тихон Васильевич пал смертью храбрых в боях под Москвой.
Илья вдруг почувствовал, как рука налилась свинцом, стала тяжелой… 'Батя, ну как же так, Батя? Его просто перевели в другую часть. Мы будем искать. Мы ходили к военкому'.
— Оно и похоронки обычно на дом. А то я думаю с чего бы тебе, а не матери, да ещё на работу, — немолодой, разного повидавший на своём веку руководитель, смотрел на этого мальчишку, который видать был младше его сына.
— Там у тебя ещё письмо…
В письме было отписано, что он Андрей Ухолов, воевал вместе с Тихоном Васильевичем. Вместе их и перевели в другую часть, так как их часть отправили в тыл на пополнение.
— Дак может и батю — в тыл?
— В тыл бумаги — новых солдат набрать. А военный человек, ежели не ранен и не убит, в окоп.
