когда мы в нее приходим. Решил на ужин привозить не сразу весь полк, а поэскадрильно. Так безопаснее.
Живем в имении сбежавшего куда-то вельможи. Вокруг — сад. Несмотря на осень, яблоки все еще не собирали. Наверное, некому. Выпал снег, а они висят, крупные, красные, обливные. Мы их не трогаем — не наше. Пришли женщины из местного госпиталя, спросили, можно ли набрать яблок для раненых мадьярских солдат. Я разрешил:
— Берите. Это не наше, а ваше.
Они посмотрели на меня удивленно и молча направились в сад.
Наши войска идут за Дунай, в обход Будапешта. Мы прикрываем.
В первый же день и в первом же вылете погиб Евгений Пьянков, мой ведомый. Звено вел Сергей Коновалов. Они встретили группу ФВ
Я видел его уже мертвым. Фашистский снаряд отбил ему руку, вырвал плечо по грудь. Я смотрел на погибшего, и горе сжимало сердце. Боль и страдания не исказили его лица: оно оставалось красивым, как у живого. Я стоял, глядел на него, вспоминая нашу с ним необычную встречу.
…Мы летели в составе шестерки Як-7: перегоняли машины на фронт. Вдруг узнаю: среди нас находится девушка, и летит она вместе с Пьянковым. Непостижимо уму. Посторонний человек на борту военной машины. Без парашюта. В кабине, перед полетом закрываемой наглухо. Да как он отважился, летчик Пьянков? Ведь это почти преступление. Вызываю его, требую объясниться. Смущен, но смотрит открыто, смело. «Люблю ее, — говорит, — и она любит. Не хочет меня оставлять. Договорились, что будем все время вместе, она будет работать, а я воевать, после победы поженимся».
Они были все время вместе. Она работала в авиационно-техническом батальоне, а он дрался с фашистами. Дрался честно и смело. В каждой своей победе видел приближение счастья. И мы не раз вспоминали о том, как летели через всю нашу страну с невестой в кабине. Он брал в столовой еду и нес к самолету. «Запасаюсь на случай вынужденной посадки», — объяснял он товарищам. «Сестра», — сказал он однажды, когда трудно стало скрывать. А потом рассказал откровенно. Вначале это было только его секретом и только его заботой, потом — всех остальных. Всем стало весело. Секрет объединял небольшой коллектив, забота о девушке роднила его.
Я смотрел на лицо Евгения и вспоминал наши полеты, бои. Он оказался очень хорошим ведомым, надежным щитом своего командира. Атакуя врага, я не смотрел назад: всегда был уверен, что хвост моего самолета надежно прикрыт. Когда я был на земле, Женю охотно брали в полет другие ведущие групп.
Выступали летчики, техники. Говорили о Жене, вспоминали других, кто погиб еще раньше. Сквозь боль и тоску о погибших прорывались и гнев, и ненависть. Будь они прокляты, гитлеровцы и их приспешники! Отольются им наши слезы, слезы наших родных и близких, муки народа.
Прогремел троекратный салют, и Женя остался в чужой, покрытой кровью земле, в Кечкемете. Я мысленно глянул назад и увидел могилы моих пилотов, могилы моих боевых друзей: Маковского, Чирьева, Демина, Черкашина, Завражина, Голубенко, Черненко… И все другие могилы, что остались под Тихвином, Курском, около Харькова, на старом Днепре, в Бессарабии… Сотни тысяч могил других. И это наш путь к победе. Страшный, кровавый, незабываемый.
А день продолжается. Стою у командного пункта, смотрю. Пилоты сидят в кабинах, дежурят. В воздухе дымка, густая — сквозь нее с трудом пробивается солнце. Слышу звук немецких моторов. Характерный дребезжаще-урчащий звук, будто из бочки. «Фоккер»! Приближаются восемь машин. Пикируют. Воют летящие бомбы, взрываются в полутора километрах от нашей точки. Немцы не рассчитали. Допустили ошибку. Сейчас, конечно, исправят. Идут от земли боевым разворотом и… пропадают. Затихает дребезжаще-урчащий звук.
Почему? Скорее всего им помешала дымка: аэродром не нашли, ударили по полю. А может, только догадываются, что аэродром где-то здесь, но точно не знают и, как говорится, «вызывают на откровенность», ждут, что мы среагируем, как
В воздух выходит десятка из группы «Меч». Во главе Коля Леонов. Когда я сказал, что малыми группами больше ходить не будем, только большими, у него загорелись глаза. «Порядочек! — воскликнул Леонов, потирая крепкие сильные руки. — Сейчас мы с ними поборемся, покажем силу русского медведя». Это любимое его выражение, а потирание рук — привычка.
Группа ушла. Проходит какое-то время, слышу доклад Шаменкова ведущему:
— Вижу пару Ме-109.
— Пара, она ни к «чаму», — дурачится Коля, — нам подавай масштабы.
Не называя свой позывной, сообщает лейтенант Орлов:
— А вот эти, пожалуй, для нас… Правее и ниже. Двенадцать-пятнадцать штук. О!.. За ними еще одна группа! Еще!..
Леонов уже не шутит. Говорит спокойно, ровно, но чувствую, весь подобрался, сконцентрировал волю и нервы.
— Да, это для нас. — Уточняет: — Их и в полсотни не впишешь. — Командует своему заместителю, старшему лейтенанту Шишкину, ведущему группы прикрытия: — Иван! Бей сверху, я снизу. — А это для всех: — Атака!
Леонову будет трудно. Надо послать на помощь. В готовности номер один сидит шестерка Проскурина.
— Дайте ракету! — говорю начальнику штаба. Минута, и летчики в воздухе. «Торопитесь», — передаю им по радио, хотя и знаю, что сердца их и мысли давно уже там, в бою. По себе знаю, по опыту.
— Коля, держись! — кричит капитан Проскурин. — Держись! На помощь идем.
Леонов мой заместитель, майор, но его мало кто называет по званию: очень он прост и молод. Но уважают: каждое слово майора — закон. И любят за смелость в бою, за верную дружбу.
— Спасибо, Саша! — отвечает Леонов. — Держимся, бьем.
Боюсь, что группа Проскурина в спешке проскочит район воздушного боя — все застилает дымка.
Жаль, что нет у меня экрана локатора. Я бы им подсказал, направил полет, навел на противника.
— Парашюты! Парашюты! — кто-то кричит из группы Проскурина. И уточняет: — Немцы. «Юнкерс» горит.
— Коля! — кричит Проскурин. — Пришли. Атакуем.
— Спасибо! — отвечает Леонов. — Давайте дружненько. Покажите силу русского медведя.
Бой закипает с новой силой. Слышатся возгласы: «Еще один горит!». «Еще!», «Уходят! Бегут».
По коротким командам, докладам слышу: Леонову дали команду идти домой, Проскурину — охранять переправу. Группы сейчас собираются, все идет по порядку, и вдруг встревоженный голос Леонова:
— Сережа! Где твой ведомый?
Коновалов молчит. Знаю, сейчас он глядит вокруг, суматошно кладет самолет с крыла на крыло, ищет Виргинского. Проходит минута.
— Не вижу.
— Куда он девался? — кричит Леонов.
— Не знаю.
Приближаются девять машин. Садятся. Виргинского нет. Может, пристроился к группе Проскурина? Нет, не может этого быть. Он бы сказал, сообщил. Отказала радиостанция? Возможно. Но тогда сообщил бы Проскурин. Очевидно, что-то случилось.
Летчики вышли из самолетов, собрались, поговорили, идут ко мне. Идут и все время смотрят направо, в сторону линии фронта. Я тоже смотрю туда. И знаю, туда же смотрят и техники. Особенно техник Юры Виргинского. Леонов докладывает:
— Задание выполнено. Удар по переправе сорвали. Дрались со смешанной группой: «юнкерсы», «фоккеры», «мессеры». Примерно с полсотни, сбили три самолета.
