— Вот оно что. А почему, позвольте узнать, вы полагаете, что дело в нервах?
— Да потому, что я уже давно запустил свои дела, не могу сосредоточиться. То есть я, конечно, их выполняю, но только в самую последнюю минуту, и то нехотя. Мне стало казаться, что я теперь не гожусь даже на то, чтобы сидеть в трамвае. Работа меня тяготит, не могу собраться с мыслями. Разве это не нервы?
— Нервы, конечно, тоже, но мне трудно установить причину болезни. Для этого нужно обследовать сначала одного пациента — дядю Хейкки, потом другого — все руководство вашего учреждения; только после этого можно сказать — нервы ли тут повинны и у которого из двух пациентов они развинтились. А вы, значит, хотели бы привести себя в прежний порядок?
— Да. Вот именно.
— Расскажите-ка мне, каким он был, этот прежний порядок, чтобы я знал, чего вы хотите,
— Ты же меня знаешь.
— Вы, кажется, не пили?
— Нет, и теперь не пью.
— А членом какого-нибудь клуба раньше состояли?
— Состоял и сейчас состою, но редко хожу туда скучать.
— Я так и думал. А охоту не бросили?
— Бросил.
— Зато рыбачите целое лето напролет?
— Не забыл, значит.
— И ухаживаете за садом и за внуками на даче?
— Конечно.
— И читаете, как прежде?
— Да.
— И предпочитаете Минковского, например, Агате Кристи и Сименону?
— Имена эти я слыхал, но Минковского...
— Да они и не стоят знакомства... Ну, так... А теперь... расскажите мне что-нибудь о свеженьких политических скандалах.
— Кое-что я иногда слышу... Всюду о них говорят, но я не могу вспомнить сейчас ни одного.
— Постарайтесь припомнить... А какие шлягеры теперь поют?
— В одном, кажется, есть такие слова: «Юноша смуглый, он бороздит океаны, и губы шепчут: люблю тебя».
— Верно, верно, но с тех пор прошло уже тридцать лет.
— Неужели так много?
— А поновее ничего не припомните?
— Вот один: «Это так хорошо, c'est si bon», но с тех пор тоже, кажется, прошло тридцать лет?
— Этот — пяти-шестилетней давности. А расскажите-ка мне что-нибудь о скрипичном концерте Стравинского.
Хейкки Окса принялся рассказывать. Юсси прервал его в самом начале:
— А что Шостакович сейчас сочиняет?
— Он только что закончил Десятую симфонию, но я еще не успел ее достать, ее еще нет в Финляндии,
— И вы, конечно, продолжаете считать, что так называемый модерн в живописи, который вырос из кубизма и развивает его манеру, старомоден?
— Несомненно.
— И все-таки вы хотите стать прежним, дядя Хейкки? Господи, да ведь вы же прежний! В ваших представлениях нет никакого изъяна.
— Нет, не прежний. Раньше я не был подавлен. Теперь подавлен. Это мешает мне сосредоточиться. Лишает энтузиазма. Мне кажется, что я уже слишком старый и неуклюжий, стою у всех на пути и занимаю слишком много места. Но, несмотря на это, мне хочется сопротивляться. Иногда мне кажется, что все идет шиворот-навыворот... Что-то со мной неладно.
Юсси выслушал, потом медленно произнес:
— Конечно, но что именно?
— Может, дело в том, что я старею? Старому всегда трудно удержаться на одной волне с молодыми. Но при этом мне часто кажется, что душой они старше и консервативнее, чем я.
— А вы на самом деле чувствуете себя старым?
— И да, и нет. Когда попадает в руки хороший проект, возраста не чувствуешь. Просто приятно с ним работать. А когда надо сопротивляться, чувствуешь себя нудным и бесполезным старикашкой, который отстал от прогресса.
— Один вопрос, дядя Хейкки, это поможет нам разобраться... Это не мое дело, но это касается вас... Как бы это... Какие у вас отношения с женой, и какими они были прежде?
— Это всё ваши выдумки, они тут ни при чем.
— Уверяю вас, дядя Хейкки, совсем не такие выдумки, как вам кажется.
— Тем не менее с моими заботами это не имеет ничего общего.
— И все-таки я как врач спрашиваю, продолжается ли у вас семейная жизнь во всех ее аспектах? Ведь тете Кристине уже пятьдесят семь.
— Этого я тебе рассказывать не стану. Учти, что ты для меня не врач, а прежний Юсси, который кое-что понимает в нервах. Вот и все.
— Да или нет?
— У меня сын — твой ровесник, а у сына дочь собирается на конфирмацию.
— Ну ладно. Вы по-прежнему не терпите двусмысленных анекдотов?
— Никогда их не понимал. Мне они кажутся просто безвкусными, хотя многие их любят рассказывать. В двадцать восьмом году я слыхал один такой анекдот на конференции инженеров-строителей в Париже, потом услыхал тот же самый на следующей конференции — через пять лет в Берлине, а в чем там соль, так и не понял.
— А зигзагов у вас никогда не бывало?
— Что это такое?
— Ну, развлечения в мужской компании. В Париже, например... После заседания хочется освежиться: вкусная пища, вино, но если нет женщин... Понимаете, иногда такая девочка... А мужчина в полном соку, и ему кажется, что он попал в свою стихию.
— Я никогда не мог. И не думаю, чтобы в нашем кругу такое случалось. Мы для этого слишком рассеянны. Однажды в Париже нас отвели в такое место, где голые девицы стали забираться к нам на колени... Мы все ушли. Они липли, словно мухи.
Юсси умолк. Видно, не о чем больше спрашивать.
— Что же ты посоветуешь? Этим летом мне надо принять очень важное решение, но сначала я хочу разобраться в себе самом, чтобы потом уже не колебаться. Научи меня.
— Вы относитесь к работе слишком серьезно и ответственно, чтобы я мог вас учить. Если бы вы согласились быть техническим исполнителем, которому нужна только зарплата, я бы мог вам посоветовать. Ведь в современном мире ответственность лежит на плечах таких людей, которые о ней даже не догадываются. Человеку, на которого ответственность не возложена ни формально, ни по должности, надо забыть о ней. Пусть ваше начальство катится в тартарары, если ему нравится. Это не ваше дело. Не ваша забота. Постарайтесь не думать о том обстоятельстве, которое вас гнетет. Забудьте его совсем. Все это мелочи, они ничего не значат. Развлекайтесь, ходите в свой клуб, побольше ешьте, пейте что покрепче да получше. Вы совершенно здоровы. Принимайте мир таким, каков он есть, и постарайтесь отыскать в нем что-нибудь порядочное и славное, даже если он, по-вашему, совершает свой последний путь.
