поле, устланное телами убитых, и то, как давным-давно, в незапамятные времена, я впервые столкнулся со смертью в столь полном и грандиозном ее воплощении. Я как будто слышал этот строгий, любимый и ненавидимый мной голос — того, чей закон наконец восторжествовал: «На свете есть только война, Мерлин, — и ничего, кроме войны». И в кровавом свете утренней зари, и в сгущавшихся закатных сумерках, обступивших с двух сторон ослепительное и мимолетное сияние дня — дня Круглого Стола, — я увидел память и предвестие бескрайней ночи.
Нагромождение тел становилось плотнее вокруг вождей, где разгорелся самый ожесточенный бой. Изрубленные, в богатых одеждах, испачканных и разбитых доспехах, они лежали на земле, соединившись в отвратительном братстве смерти, как некогда были едины в своей мечте о более совершенном мире, прежде чем их разделила самая беспощадная ненависть, которую только может породить самая преданная любовь. Почти все лица были мне незнакомы, но некоторых из них я все же узнал — из тех, кого помнил по временам их юности, когда они заменили за Столом своих отцов, павших на Холмах Бадона. Я давал имена этим мертвенным ликам, на которых пересекались отметины, начертанные временем и оставленные мечом, и где, словно на восковых масках, навсегда застыло выражение отрешенно— безмятежного спокойствия или уродливый оскал ярости и страдания: Гавейн, Сагремор, Ион, Карадос, Лукан, Ивейн. Старик с белоснежными волосами и бородой, липкими от спекшейся крови, лежал на спине с открытым черным и беззубым ртом, как если бы бросал небу свои последние проклятия. И в этом совершенном воплощении старческой немощи и отчаяния с большим трудом различил я тяжелые, грубоватые и веселые черты Кэя, молочного брата Артура. Верного Кэя. Я знал, что в сражениях он никогда не оставлял короля, и поэтому стал искать поблизости его тело. Я нашел Мордреда. На мгновение я принял его за Артура, Но в его неподвижных глазах, чуть подернутых дымкой смерти, обращенных к небу и словно всматривавшихся в пустоту, я узнал знакомый зеленый огонек глаз Морганы. Его спокойное, не тронутое мечом лицо в обрамлении длинных седых волос, которые одни выдавали его возраст, сохранило всю свою красоту и устояло в схватке со временем. Мордред — изменник от избытка преданности, злодей от чрезмерной добродетели, совершенный плод того мира, который я создал и который он разрушил именно благодаря своему совершенству. Его руки судорожно обхватили клинок, глубоко вонзившийся ему в живот, сжимая его с такой силой, что лезвие разрезало ладони. Это было замечательное оружие, самое прекрасное в Логрисе. Когда-то я сам преподнес меч Артуру в день его коронации. Это был его меч. Так, отец убил своего сына. Но, без сомнения, и сын не остался в долгу перед отцом, потому что ничто, кроме смерти, не могло вынудить Артура расстаться с чудесным мечом. Я снова принялся за свои поиски, но так и не нашел того, что искал. Тогда я спешился, выдернул меч из тела Мордреда и привязал его к своему поясу. Потом, охваченный какой-то неосознанной любовью, я обхватил его руками и перекинул через круп своего коня. Тело было большим и очень тяжелым, но я почувствовал, что мои иссохшие члены нисколько не потеряли своей силы. И при виде такой прочности жизни, крепко державшейся во мне — знамении бессмертия посреди всеобщего разрушения, проклятия сознания, обреченного на вечное одиночество в пустыне забвения, сердце мое горестно сжалось в неизбывной тоске. Я продолжил свой путь и поднялся на высоту, с которой видны были окрестные камланнские поля. На севере — от края и до края земли — тянулась Адрианова стена, скрываясь далеко на востоке, залитая последними лучами заходящего солнца. На юге был разбит огромный лагерь. Туда я и направился. По мере того как я подъезжал к нему, я видел движущиеся фигурки людей. Одни беспокойно сновали взад и вперед. Другие, согнанные в кучу, сидели на земле. Казалось, что они были связаны. Очевидно, все же кто-то остался в живых — ничтожные победители и побежденные в этой чудовищной бойне. Несколько человек вышли мне навстречу. Один схватил под уздцы моего коня.
— Кто ты? — спросил он меня.
— Я — Мерлин.
На мгновение наступило общее замешательство; охваченные ужасом, они словно потеряли дар речи. Потом один старый воин вышел вперед и поцеловал край моего плаща.
— Я узнаю тебя, государь. Я был в сражении при Бадоне, незадолго до твоего исчезновения. Но ты не можешь знать моего имени, я — лишь один из тысяч твоих солдат, чье лицо и тело исказило время, не властное над тобой.
— Я тоже узнаю тебя. Ты был возле Леодегана, когда он умер. Он заплакал. И в слезах его была благодарность и как будто облегчение, как если бы повергнутый и сдавший неузнаваемым мир вдруг обрел смысл, как если бы то, что он с ужасом считал концом всего, оказалось лишь очередным поворотом. «Народ последует за тобой, потому что ему не столь важно понимать, сколько хочется верить», — вспомнились мне слова Блэза.
— Успокойся, — сказал я ему. — И отвечай мне. Ты был за Мордреда или Артура?
— За Артура, потому что я не изменяю своему королю.
— Где король? Он мертв?
— Ранен. Между жизнью и смертью. Он в своем шатре.
— А все вожди?
— Погибли.
— Перенесите Мордреда в королевский шатер. Они были растеряны, но беспрекословно повиновались. Я вошел в шатер. Могучее тело покоилось на ложе, покрасневшем от крови. Оно было обнажено до пояса — широкая рана рассекала грудь. В нем читалась одновременно сила и старость. Мышцы, поддерживаемые постоянными трудами, были выпуклыми, но время сделало их узловатыми, лишило той совершенной, полной и изящной соразмерности, какая свойственна молодому телу. Вытянувшееся исхудавшее лицо, почти такое же белое, как и пышные седые волосы, обрамлявшие его, сохраняло, несмотря на морщины, правильную красоту черт. Он был исполнен необыкновенного достоинства и благородства. Это был Артур, тот же самый и немного другой. Некоторое время я молча смотрел на него. Он слабо дышал, глаза его были закрыты. Лекарь неотлучно сидел у его ног. Я велел ему выйти. Рана начала гноиться. Я надрезал ее, от чего у короля вырвался стон, промыл ее, снова зашил и наложил новую повязку, которую изготовил из всего, что сумел найти в лекарских запасах. Туго перевязал его. Потом силой вставил меж губ Артура носик бурдюка и наполнил водой его рот. Сначала он поперхнулся и выплюнул воду, смешанную с кровью. Потом стал с жадностью пить. Открыл глаза и посмотрел на меня. Он протянул мне руку, и я сжал ее в своей. И это пожатие двух крепких старческих рук было как будто знаком старинного договора, подкрепленного слишком поздно и не имеющего теперь другого смысла, кроме несбыточной грезы на смертном одре. Завет бескорыстной любви на пороге небытия. Я держал его руку до тех пор, пока Артур не впал в беспамятство, забывшись тяжелым сном. Тогда я встал и посмотрел на лежавших рядом отца и сына. И вышел из шатра.
Перед входом стояла стена людей. Здесь собрались все, кто остался в живых. Их было, может быть, несколько тысяч. Они ждали. Я сказал им:
— Освободите пленных и верните им оружие. Они словно остолбенели. Никто не шелохнулся и не издал ни звука.
— Посмотрите на север.
В наступающей ночи было видно, как над твердыней Адриана засветились тысячи маленьких огоньков.
— Это стервятники. Они прилетели вкусить мертвого тела Логриса. И это только начало. За ними слетятся другие. Мы должны драться здесь. Отступать бессмысленно, к тому же король не выдержит еще одного перехода. Каждый человек будет на счету. Делайте, что я говорю.
Они освободили пленников, и недавние враги перемешались.
— Теперь сосчитайтесь и пересчитайте коней. Их было почти пять тысяч, а коней немного больше.
— Сколько вас было перед сражением?
— В десять раз больше, чем теперь. Двадцать тысяч с Артуром и тридцать с Мордредом. Все мужчины Логриса.
Говорил ветеран Бадона.
— Возьми с собой десять человек, — сказал я ему. — Поезжай туда и посмотри, что это за люди. Скажи мне, кто они и сколько их. Да поторапливайся. Через час он вернулся.
— Это армия мятежной Горры. Они не принимали участия в нашей войне, ожидая своего часа. Там много пиктов, есть также скотты. Их, по меньшей мере, двадцать тысяч, а может быть, и больше. Они стоят лагерем. Утром они будут здесь, и тогда в Лог-рисе не останется больше ни одного воина. Я снова собрал
