такой же способной, как и Элинор. Плавала она ничуть не хуже, а что до объема легких, то он у нее был поистине выдающимся. Марианна отличалась умом и проницательностью, но также и неуемной энергией во всем, за что ни бралась. Ни ее радости, ни ее печали не знали меры. Она была великодушной, любезной, привлекательной — какой угодно, только не рассудительной. Она имела обыкновение со вздохами говорить о морских чудовищах, включая и то, что не так давно искусало ее отца, вычурно величая их то «нашими кистеперыми мучителями», то «непостижимыми жителями океанских глубин», и вслух рассуждать об их ужасных секретах, недоступных человеческому пониманию.
Маргарет, младшая сестра, была милой и доброжелательной, однако имела опасную склонность, непозволительную для жителей прибрежного района, хоть и простительную для ее нежного возраста: она любила танцевать под дождем и прыгать в лужах. Снова и снова Элинор предостерегала ее о последствиях подобного детского энтузиазма.
— В воде опасно, Маргарет, — говорила она, сокрушенно качая головой, не сводя взгляда с нашкодившей сестры. — В воде неминуемая смерть.
Глава 2
Миссис Джон Дэшвуд сделалась полноправной хозяйкой Норленда; ее свекровь с дочерьми оказались в положении гостей. Как таковых миссис Дэшвуд принимала их со спокойной любезностью — жабры тунца за обедом им непременно доставались, — а мистер Дэшвуд с радушием. Он довольно искренне убеждал их чувствовать себя в Норленде как дома, и поскольку единственно разумным выходом миссис Дэшвуд считала оставаться на месте, пока не найдется подходящего дома по соседству, его приглашение было принято.
Отложить отъезд из этих мест, где все напоминало о былых радостях — все, кроме пятна крови на прибрежных камнях, которое не хотело смываться, сколько о него ни бились волны, — сейчас было для нее самым лучшим решением. Печали всегда поглощали ее целиком, однако и минутами радости, и трепетным предвкушении счастья она умела наслаждаться как никто другой.
Миссис Джон Дэшвуд намерений мужа относительно сестер не одобряла. Сокращение наследства ее дражайшего сыночка на целых три тысячи фунтов ставило его будущее благополучие под угрозу поистине немыслимых пропорций. Снова и снова она умоляла мужа одуматься. Как он сможет оправдаться перед совестью, если ограбит собственного ребенка на такую огромную сумму?
— Почему нужно разорять себя и бедняжку Гарри, — спрашивала она, — чья безвинная жизнь и без того подвергается чудовищной опасности в этих прибрежных землях, отдав все состояние сводным сестрам?
— Такова была последняя просьба моего отца, — отвечал ее муж, — начертанная из последних сил, буква за буквой, с помощью сжатого в единственной уцелевшей руке обломка кораблекрушения, прибитого к берегу волнами: я должен позаботиться о его вдове и дочерях.
— Должна сказать, вряд ли он понимал, что делает, учитывая, сколько крови он потерял к тому моменту, как схватился за обломок. Будь он в своем уме, ему бы и в голову не пришло просить тебя отнимать у собственного ребенка половину состояния.
— Он не называл сумм, моя дорогая Фанни, лишь в общих чертах попросил меня позаботиться и обеспечить их. Так как в то время, как он потребовал от меня обещания, я держался за его нос и уши, чтобы придать его лицу хоть какое-то человеческое подобие, я не мог отказать. Для них необходимо что-то сделать, даже если они покинут Норленд и заживут сами по себе.
— Вот и пусть для них будет что-то сделано, но почему это нужно делать ценой трех тысяч фунтов? Подумай только, сколько спасательных буйков можно купить на эти деньги! — добавила она. — Подумай и о том, что, когда отдашь деньги, вернуть их будет нельзя. Выйдут твои сестры замуж, или их съедят — деньги все равно пропадут.
— Ну что ж, возможно, будет лучше для всех, если сумма уменьшится вполовину. Пяти сотен фунтов более чем достаточно, чтобы приумножить их состояние.
— Вот именно,
— Думаю, я могу позволить себе дать каждой по пятьсот фунтов. И без того по смерти матери каждой достанется больше трех тысяч, что вполне неплохое состояние для молодой женщины.
— Вне всякого сомнения, и, кстати, мне кажется, им нет нужды и в такой помощи. У них будет десять тысяч фунтов на троих. Если они выйдут замуж, бедность им не грозит; если нет, то и на десять процентов с десяти тысяч они смогут прекрасно жить вместе.
— Может быть, в таком случае было бы разумнее сделать что-нибудь не для них, а для их матери, пока она жива, например, предоставить ей пенсию. Сотни фунтов в год им всем будет достаточно.
Его супруга задумалась, не торопясь соглашаться с предложенным планом.
— Конечно, — сказала она, — это лучше, чем разом расстаться с пятнадцатью сотнями. Впрочем, если миссис Дэшвуд проживет еще пятнадцать лет, мы с тобой останемся в дураках.
— Пятнадцать лет! Милая Фанни! Да ее жизнь нам и в половину этой суммы не встанет! Даже сильные пловцы редко доживают до такого возраста, а у нее совсем слабые ноги! Как-то раз я видел ее во время купания.
— Джон, подумай сам, те, кому выплачивают пенсии, живут вечно; а старушки бывают в воде удивительно проворны, особенно если за ними кто-нибудь гонится. Полагаю, морщины придают им дельфинью плавучесть. Более того, я не понаслышке знакома с этим делом, так как мой отец в своем завещании обязал мою мать выплачивать пенсию троим престарелым слугам, вытащившим его когда-то из пасти гигантской нерпы. Дважды в год нужно было делать выплаты, не говоря о том, что приходилось следить, чтобы деньги до них дошли; потом один слуга исчез — говорили, что он потерпел кораблекрушение у острова Скай, где его съели аборигены, — но позже выяснилось, что они поживились только пальцами рук. С этими бесконечными претензиями деньги ей будто бы и не принадлежали, и со стороны отца это было крайне нелюбезно, ведь иначе она могла бы распоряжаться ими совершенно свободно. Это привило мне такое отвращение ко всяческим пенсиям, что ни за что на свете я не соглашусь связать себя подобным образом.
— Конечно, это не слишком приятно, — согласился мистер Дэшвуд, — когда твой доход ежегодно страдает от таких утечек. Как справедливо заметила твоя мать, деньги тебе как будто и не принадлежат. Привязывать себя к регулярным выплатам, как Одиссей к мачте, мне бы ни в коем случае не хотелось — это лишает независимости.
— Несомненно, к тому же и благодарности за это не дождешься. Они считают, что все в порядке, ты делаешь не более того, что должен, и им даже в голову не приходит сказать спасибо. Будь я на твоем месте, я поступала бы лишь так, как сама нашла нужным.
— Думаю, ты права, моя дорогая. Будет лучше, если мы обойдемся без пенсии; если иногда их одарять понемногу, это принесет гораздо больше пользы, чем ежегодная пенсия. Да, так будет лучше всего. Пятьдесят фунтов время от времени не дадут им чувствовать себя в стесненных обстоятельствах и заодно позволят мне исполнить обещание, данное отцу.
— Конечно! Сказать по правде, я уверена, что твой отец и в мыслях не держал, что ты дашь им денег. Надо полагать, он имел в виду ту помощь, которой было бы разумно от тебя ожидать, — к примеру, помощь в поиске уютного отдельного домика.
Их беседу неожиданно прервал набат; слуги в панике бросились в дом и подняли мост. Ночная стража заметила в подзорную трубу хребет огненного змея; от берега его отделяло несколько лиг, но никто не мог сказать точно, как далеко подобные твари умеют метать огненные шары.
— Возможно, нам следует пока укрыться на чердаке, — предложил Джон Дэшвуд супруге. Та с готовностью согласилась и даже оттолкнула его на пути к лестнице, к которой оба они устремились.
Этот разговор и стал последней каплей, которой не хватало мистеру Дэшвуду, чтобы неясные намерения обратились в твердое решение. К тому времени, как, спустившись с чердака, Дэшвуды с
