следует вести на равных началах. — Кому-нибудь да придётся выбивать нужду с вашего хутора. Не мне, так другому.
Ээди воткнул лопату в землю, и у него мелькнула мысль: не опрокинуть ли эту жёлтую повозку вверх колёсами и не показать ли незнакомцу дорогу восвояси?
— Ладом говорю тебе, — заорал паренёк, — катись ты со своим поганым ящиком подобру-поздорову, не то худо будет. И заруби себе на носу, что мы в последний раз видимся. Иначе — во! У меня работа чистая.
Приезжий не стал разжигать ссоры, он взнуздал лошадь, сел в телегу и уехал. Ээди, всё ещё обуреваемый злобой, вытащил лопату из земли и зашагал домой. Повыше, там, где расстилались поля, закатное солнце уходило за каменную ограду. Багровела одна лишь половина бронзового солнечного диска. Видно, и светило побаивалось воинственного парня.
Потом солнце кануло за горизонт, словно пловец в воду, чтобы вынырнуть на дальней сторонке. Надолго скрывалось оно в ночной тьме, и даже месяц не пожаловал сегодня землю своим хилым светом.
Со страхом встречали эту ночь в Тагаметса — бессонную ночь перед аукционом.
Тынис поднялся затемно, надел новый костюм, натянул высокие сапоги и отправился в город. Мерцающий огонёк закопчённого фонаря ровнёхонько поплыл вдоль тёмных полей к лесу, где и пропал на узкой песчаной тропке. Тынис не мог отсиживаться дома, ведь может статься, что уже сегодня в зале суда его хутор перейдёт к новому хозяину.
Тынис пришёл в город, когда часы на фронтоне ратуши пробили десять. До аукциона оставался целый час, но Тынису не захотелось бродить по улицам, и он сразу направился к зданию суда. Ему казалось, что там тоже царит утренняя тишина, стынут безлюдные коридоры и зевают от скуки пустые скамьи. Он осторожно открыл входную дверь, которая была почти вдвое больше, чем в Тагаметса, вошёл в просторный вестибюль и, оторопев, застыл на месте. Затем, когда глаза привыкли к полумраку, Тынис увидел скамьи, на которых тесно сидели женщины и мужчины.
Несмотря на свои пожилые годы, он ступал на каменный пол судебного здания лишь второй раз в жизни. Впервые это случилось много лет назад, когда его вызвали сюда свидетелем. И сейчас, чтобы не заблудиться во множестве коридоров и закоулков, Тынису пришлось порасспросить, как пройти в аукционный зал. Крестьянин, чья кепка козырьком выглядывала из кармана, направил его наверх. Поднимаясь на второй этаж, Тынис встретил узника с изжелта-бледным лицом. На руках и ногах у заключённого позвякивали кандалы. Один конвойный шёл следом за ним, двое — по бокам. Тяжёлой поступью спускался узник, но не легче были шаги и у Тыниса, шедшего наверх, Бесконечно тянулась лестница с её тремя мучительными поворотами.
Двери в аукционный зал были ещё закрыты. Люди в ожидании пристава уселись на скамейках вдоль коридора. Народу собралось немало, и Тынис протиснулся в самую гущу, Наконец пришёл судебный пристав, дверь в зал открыли, и все расселись по местам.
Тынис опустился на последнюю скамью возле пылавшей жаром печки. Странное чувство овладело им: словно его самого, закованного в кандалы, одетого в полосатый арестантский халат, доставили сегодня в суд за убийство, которое карается по закону пожизненным тюремным заключением. Да, сегодня и ему — он знал это — вынесут в суде приговор — приговор на всю жизнь.
Возле стола, за которым восседал судебный пристав, толпилось несколько человек. Какой-то очкастый еврей вытащил из портфеля и бросил на стол пачку денег — купюрами по пятьдесят крон. Мысли у Тыниса мешались. Он не мог сосредоточиться и видел лишь то, что само бросалось в глаза. Да, бумажки были все одного достоинства — полусотенные. Опытные пальцы кассира пролистали пачку, а затем был оглашён список недвижимостей, подлежавших продаже с молотка. Желающих принять участие в аукционе вызывали на регистрацию.
— Хутор Тагаметса, владелец Тынис Таутс, размер участка пятьдесят десятин, долг четыре тысячи восемьсот крон. Тех, кто хочет участвовать в аукционе, просят записаться.
На две недвижимости, которые шли в списке первыми, покупателей не нашлось из-за высокой цены. Тынис расправил сутулую спину и пристально поглядел на людей у судейского стола. Авось не найдётся желающих приобрести его хутор, авось долг, лежащий на Тагаметса, покажется чересчур обременительным. Если так, значит, его пощадили до следующего аукциона; может быть, за это время ему улыбнётся счастье, и он разделается с банком. Да, кажется, никто не хочет записываться. Может статься…
Но тут со скамьи поднялся бритоголовый человек, одетый в серое полупальто с кенгуровым воротником. Человек прошёл за перегородку к столу пристава и записался на аукцион. Потом туда же проследовала какая-то женщина и, наконец, грузный, крупного телосложения старик лет восьмидесяти.
Стало быть, конец, выхода нет, Тагаметса продадут. Тынису почудилось, словно весь мир вокруг него внезапно потускнел, словно вся каменная громада судебного здания навалилась на плечи.
Старик, записавшись, вернулся обратно и сел на скамейку неподалёку от Тыниса.
— Здоров мужик, жить, видно, не надоело, — молвил кто-то поблизости, — сам одной ногой в могиле стоит, а туда же — хутор покупать. Не иначе как с девкой спутался.
Сказанное донеслось до старика, и он поднял холодные серые глаза, чтобы возразить говорившим.
— При чём тут я, — огрызнулся, — не себе покупаю, сыновья у меня, для них.
Его беззубый рот сжался и напомнил собой большую зарастающую рану. Вдоль старческих висков тянулись прядки редких слипшихся волос, а щёки в мелких прожилках отливали розовым.
Аукцион начался. Пришёл черёд Тагаметса; всех трёх записавшихся позвали за перегородку. Уставившись в пол, Тынис неподвижно сидел у стены. Ему невмоготу было следить за ходом аукциона, но тем настороженней прислушивался он ко всему, что происходило в зале.
Первым послышался слабый женский голос, предложивший к основной сумме всего лишь крону.
— Набавляю. Пятьдесят крон, — раздался самоуверенный возглас бритоголового. Вслед за тем между тремя соперниками начался бестолковый и суматошный торг; накидывали за один раз по две—три кроны.
— Ещё крону!
— Две!
— Одну!
Сумма подошла к пяти тысячам, все трое стали набавлять поменьше, по центам, словно истратились в дым. И всё же около четверти часа тягались они из-за Тагаметса.
— Пять тысяч крон, — глухим, как бы несущимся из пустой глиняной трубы, гортанным голосом злорадно и неожиданно прокричал старик. Торгуясь, он орудовал только языком и губами, потому что стариковские дёсны давно лишились зубов.
Женщина промолчала, а немного погодя разочарованно заявила, что отказывается участвовать в аукционе.
— Пять тысяч и одна крона! — воскликнул соперник старика. Однако чувствовалось, что, называя эту сумму, он колебался и побаивался.
— Ещё пятьдесят центов!
Сдался и бритоголовый.
— Больше не даю, — проговорил он тихо.
Утомлённый пристав перевёл дух.
— Пять тысяч одна крона и пятьдесят центов. Кто больше? Пять тысяч одна крона и пятьдесят центов — первый раз, пять тысяч. одна крона и пятьдесят центов — второй раз, кто больше? Пять тысяч одна крона и пятьдесят центов — третий раз!
Раздался стук молотка, хутор приобрёл восьмидесятилетний старик. Тынис поднялся со скамьи и остекленевшими глазами посмотрел на довольного старика, который шарил у себя по карманам. Снова и снова совал он в карманы дрожащие руки, но, очевидно, не находил того, что искал.
Теперь Тынису нечего было делать в суде. Он незаметно покинул зал и вышел на улицу.
«Старик отец купил сыновьям хутор, а я, наоборот, разгоняю сыновей с хутора», — эта мысль, словно кошмар, преследовала его. Он чувствовал себя вконец измученным. До отхода поезда оставалось ещё три с лишним часа. Тынис побрёл в небольшой привокзальный сквер и опустился здесь на скамью. Из-за карниза соседнего дома глянуло бледное, холодное солнце и отыскало своим лучом сидевшего человека. Возле
