— Забастовщиков разгоняют, — сердито ответил Терентий. — В роще собрались сотнями и проповедуют там, — пояснил он недоброжелательно. — Выловить бы их всех, да в кутузку.
— В кутузку? — переспросил Самоха и смерил дворника с головы до ног! — А ты что? За полицию?
— А ты что? Против царя? — посмотрел дворник на Самоху. — Еще молоко на губах не обсохло, а тоже…
Вдруг на улице появилось несколько рабочих. Они остановились и стали тревожно прислушиваться, стараясь определить, с. какой стороны идет погоня. Среди рабочих был и Алферов. И только они скрылись за углом, как со всех сторон снова понеслись полицейские свистки и крики: «Держи! Держи!»
— Ага, — радостно сказал дворник, — допраздновались.
— А вам-то что? — не утерпел и спросил Самохин. — Людей бьют, а вы зубы скалите.
— Но-но, ты! — погрозил Самохину дворник. — Хочешь, чтобы я хозяину сказал? Он тебе живо пластырь наклеет.
— А вы повежливей.
— А ты…
Но не успел дворник ответить, как раздался выстрел.
— Ого! — испуганно сказал он. — Это уж того…
И, войдя во двор, крикнул:
— Эй, ты, ступка, иди, хозяин тебя кличет!
Самохин спохватился и побежал в аптеку.
— Сюда! Сюда! — охрипшим голосом кричал Мухомору рабочий Люба.
Они подошли к чужим воротам. Ворота были наглухо заперты на засов.
— Лезь! — приказал Люба и стал подсаживать Мухомора. Тот быстро вскарабкался и мигом очутился в чужом дворе.
— Открывай калитку! — торопил Люба.
— Сейчас! — ответил ему Мухомор, но вдруг оглянулся и остолбенел. На крыльце, подняв брови, стоял Амосов.
— Неужели Токарев? — спросил он, искренне удивившись, и, сойдя по ступенькам, медленно пошел навстречу.
— Открывай! — крикнул вторично Люба.
Володька открыл калитку.
— Нельзя, нельзя! — испугался и закричал Амосов. — Нельзя, отец никого не велел впускать.
Но Люба уже стоял во дворе. Подойдя вплотную к Амосову, он сказал сурово:
— Слушай ты, гимназист, где здесь у вас выход на другую улицу?
— На другую улицу? — переспросил Амосов. — Не покажу… Папа не велел… Чего ради вы влезли сюда без спроса?
Мухомор стоял и кусал губы.
— Люба, — сказал он наконец, — не надо! Ты ведь не знаешь… Это же дом Амосовых… Я не хочу… Понимаешь, я не хочу.
И обратился к Амосову:
— Ты не думай… Если б я знал, что это твой двор, да разве бы я… Разве стал бы я у тебя искать защиты? У тебя, у Амо-со-ва…
И, не ожидая ответа, Володька, выскочив за калитку, крикнул:
— Люба, ты, как хочешь, а я…
— Ээ, — только и смог выговорить Люба и побежал вслед за Мухомором.
Оставшись один, Амосов подошел к калитке и снова задвинул засов. Повернулся и медленно направился к дому. Неожиданная встреча с Мухомором удивила его. Но вскоре удивление стало сменяться другим чувством — нехорошим и неприятным… И чем больше Амосов старался от этого чувства отделаться, тем настойчивей оно овладевало им.
— Ну и что ж такого? Ну и что ж такого? — пытался успокоить себя Амосов, но, как назло, ему становилось еще досаднее, еще неспокойнее. Он понимал, что поступил низко.
— Эх, да, авось, никто этого рыжего не тронет, — снова попробовал он утешить себя. — И что это за воображение? Подумаешь!.. Гм… Не захотел прятаться у нас во дворе… Не захотел и не надо… При чем тут я?
С этими словами он опять подошел к калитке, открыл ее и осторожно выглянул на улицу. Там было тихо.
— Ну и шут с ним, — сказал вслух Амосов и вернулся во двор. Однако на душе у него все еще было не совсем спокойно… Тогда он пошел в комнату, сел за рояль и, отстукивая одним пальцем клавиши, запел:
— Бог мой! Что за музыка? — появилась в дверях мама. — Оставь, пожалуйста, у меня и без того мигрень.
— Фу! — вскочил Коля. — Никогда поиграть не дадут.
Захлопнув крышку, вскочил, надулся и побрел в свою комнату. Взяв в руки книгу, прилег и стал читать. Зевнул раз, другой, закрыл книгу и потянулся.
— Какая скучища…
И опять зевнул.
Лебедев и его товарищи тоже еле выбрались из перепалки. Проводив по домам гимназисток, они шли по улице, стараясь держаться непринужденно, и тихо разговаривали.
— От нагаек кое-как избавились, — хмуро сказал Минаев, — а вот от директорских выговоров теперь вряд ли нам уйти. Как бы нас из гимназии не того…
— А тут еще экзамены на носу, — напомнил Долгополов. — За то, что мы не пришли на урок, нас, конечно, из гимназии не выгонят, а вот за участие в маевке…
— А заметили? — спросил Минаев. — Гимназисток тоже было много. Аню один казак чуть-чуть не огрел нагайкой.
— Я бы его убил! — невольно вырвалось у Лебедева, но он спохватился и умолк.
Товарищи украдкой глянули на него, но никто не сказал ни слова.
— Попочка, наверное, уже доложил Аполлону, — проворчал Минаев. — Вот еще личность…
— Да… Мелкая душонка.
— Пошли по домам, товарищи! — предложил Лебедев. — Завтра утром встретимся в гимназии. Только уговор: пока все не соберемся, на глаза начальству не показываться, а то начнут нас расспрашивать поодиночке. Это хуже всего. А ты, Минаев, почини рукав, смотри, он у тебя еле держится.
— Еще бы, — сказал Минаев. — Подбежал ко мне какой-то тип в пиджачке. Рожа пьяная. Так сивухой от него и прет. Схватил за рукав и орет: «А ну иди, иди к директору, он тебе покажет, как в такие дела путаться». Орет, слюни у него изо рта текут. Зло меня взяло. Я как развернусь, да как ударю его по лицу, а он, мерзавец, еще крепче в рукав вцепился. Я и так, я и этак, не вырвусь, да и только. Наконец, улучил удобный момент, дернул руку, а рукав — ррр и пошел по шву. Спасибо кто-то подоспел на помощь, а то я либо совсем без рукава остался бы, либо этот тип действительно приволок бы меня к Аполлону
