Старина Седой и Калле-малыш

колесом выпятив грудь. Кудри его распушились, и весь он напоминал собою петушка, только что научившегося кукарекать. Ильми же смахивала больше на борзого щенка, возрастом не более полугода. В противоположность медленно подраставшему Калле она быстро тянулась вверх. Пепельно-серые волосы, гладкие на голове и локонами ниспадающие на плечи, обрамляли её очень узкое лицо и как-то вызывали представление о борзой.

Сосед Калле по парте, крупный детина с копной нестриженых волос, потянул было Калле за рукав, но тот резко отдёрнул руку и продолжал с пеной у рта:

— А чего она? На других наговаривает, а сама такая! Я никогда ничего в жизни не утаивал. Никогда в жизни!

— Это хорошо, Калле, что ты так честен, — вмешался учитель и дал Ильми знак, чтобы она села. — А ты, Калле, стой, как полагается, лицом к учителю, а не спиной.

Паренёк повернулся и застыл, словно по команде «смирно».

— Так, а теперь скажи вот о чём: если ты в жизни ничего не утаил, как же тогда… Как же ты провёл вчерашний вечер? Отсидел своё после уроков и пошёл? Или нет?

Класс насторожился. Но напряжение тут же спало, потому что Калле, не долго думая, решительно ответил:

— Я остался.

— И гулял но двору?

— Гулял

— Ну, если ты гулял, то, наверное, видел тех силачей, которые опрокинули… Ты ведь знаешь, кто это сделал?

— Знаю.

В классе стало тихо-тихо, особенно там, где сидели мальчики. Они точно примёрзли к партам, брови у них нахмурились, рот был сжат, будто какая-то беда судорожно свела губы.

Учитель задумчиво наблюдал за Калле, словно не решаясь спросить его ещё о чём-либо, но потом всё же задал вопрос:

— Кто же именно?

Калле перед ответом выдержал продолжительную паузу.

— Если ты не хочешь говорить, тогда… — Седой, по-видимому, намеревался помочь мальчугану выбраться из затруднительного положения, но Калле вновь взъерепенился и крикнул:

— Нет, учитель, хочу!

— Ну, говори же!

— И скажу.

— Ну!

Калле проглотил слюну.

— Чего же ты ждёшь?

— Ничего я не жду.

— Почему ж молчишь? Обещаешь и ничего не говоришь?

— Я сам.

— Что ты сам? — не понял учитель.

— Я сам опрокинул, — пояснил Калле, высоко задрав голову и глядя в упор на Седого.

Волнение в классе сразу улеглось, словно из надувного шара выпустили воздух. Брови у мальчиков разгладились, губы разжались. Девочки мигом повеселели и, казалось, одобрили признание Калле.

— Вот как, — протянул учитель, едва сдерживая набегающую улыбку.

— Так точно, — по-военному заключил Калле.

Девочки втихомолку прыснули. Мальчики закивали: всё, мол, ясно… и конец. Но учитель медлил поставить точку и продолжал выпытывать у Калле подробности его поступка. При этом он поддразнивал мальчика:

— Да как же ты сумел опрокинуть? Сам, один?

Калле метнул взор на соседа по парте, но тот откусывал заусеницу на большом пальце и весь ушёл в это занятие. Глядеть на других мальчиков Калле не отважился. Почувствовав, что они снова встревожились, он задорно — была не была — ответил:

— Сказал: один — и всё. А на других доносить я не буду.

— Молодец! — буркнул учитель.

— Точно так, — утвердительно повторил Калле.

Теперь девочки захохотали уже в открытую. Калле сверкнул на них глазами и переступил с ноги на ногу.

— Ты, видно, устал? — спросил учитель.

— Нет, не устал, а только… — Калле не докончил.

— Чего же ты топчешься?

— Просто так.

— Садись! — велел учитель и сам сел за стол, чтобы заняться классным журналом. Школьники вздохнули как будто с облегчением, но в то же время не без какой-то горечи и разочарования. Однако Калле не садился, хотя мальчики вовсю подавали ему знаки: садись.

— Учитель! — напомнил он о себе. Седой, оторвавшись от журнала, вскинул глаза на мальчика. Калле опять проглотил какой-то возникший в горле ком, посопел, подёргал воротник клетчатой зелёной блузы, слегка двинул носком кеда по парте и отрывисто начал:

— Учитель… что теперь со мной… сделают? Исключат, верно, из школы?

Седой смотрел на него, чуть подрыгивая уголками рта.

— Зачем же исключать? Кто же такого рекордсмена исключает?

— Нет, учитель, не надо… Скажите правду, — настойчиво просил Калле.

— Что с тобой сделают, я ещё не знаю, — уже серьёзно ответил Седой, — а вот что тебе предстоит сделать, знаю.

— А что? — Глаза у Калле засверкали надеждой.

— Тебе придётся пойти и поставить на прежнее место то, что ты опрокинул.

— Мне? — Маленький рот Калле, у которого верхняя губа была и без того коротковата, совсем раскрылся от удивления. — Как же это мне? Одному… что ли? — запинаясь сказал он.

— Ну, ясно, одному.

— Совсем-таки одному?

— Совсем.

Калле опять сглотнул что-то и засопел.

— А разве я один справлюсь? — усомнился он.

— Почему бы тебе не справиться? — удивился учитель. — Перевернуть ты сумел, а поднять вдруг не можешь?

— Да, но…

— Что «но»?

— Сразу же и поднимать?

— Конечно, сразу.

Калле взглянул на мальчиков, как бы ища у них поддержки, но лица товарищей выражали лишь одно недоумение. Попробовал он переглянуться- со своим соседом по парте, но тот по- прежнему занимался заусеницами и рвал их с таким ожесточением, что они закровоточили. Где уж там обращать внимание на Калле. Это обозлило мальчика. Он внезапно ухватил соседа за прядь, ниспадавшую тому на лицо, и так энергично рванул её, что паренёк ударился подбородком о грудь и невольно крикнул: «Ай-ай!»

— Ты, Калле, не задевай других. — Учитель постучал авторучкой по столу. — Изволь-ка ответить: пойдёшь или нет?

— Пойду! — процедил Калле сквозь зубы. — Пойду вот и подниму, если все другие такие неженки.

При этих словах он вытянулся во весь свой невеликий рост, выпятил грудь, насколько мог, и, гордо задрав нос, вышел из класса.

Оставшиеся в классе, особенно мальчики, испытывали смутные, противоречивые чувства. Не по себе было и девочкам. Школьники вытянули шеи, пытаясь разглядеть через окно — действительно ли Калле отправился ставить на место опрокинутую уборную.

Да, да, он шёл по траве через двор прямо к изгороди, к тому злосчастному месту. Здесь он остановился, почесал затылок, поплевал на ладони, потёр их одну о другую и принялся за дело. И без всякого кривляния, а по-настоящему, как это было видно в классное окно.

Тут мальчики не выдержали.

— Можно выйти? — первым закричал сосед Калле по парте. Следом подняли руки и остальные ученики.

— С чего это? Всем сразу? — подивился учитель.

— Как — с чего? Вместе мы опрокидывали, а теперь он один там. Надорвётся ещё, — отвечали ребята.

— Ладно, раз такой случай — идите! — усмехнулся учитель. — А что же вы сразу не признались?

— Глупость была одна… Как признаешься? Стыдно теперь и неловко, — ответил сосед Калле по парте, не зная, куда девать глаза от смущения.

Учитель разрешил школьникам выйти. Следом пошёл и сам, чтобы пособить ребятам поставить всё на место, как полагается.

Больше об этом происшествии нигде речи не было. Никто официально не говорил ни с директором, ни с родителями, ни даже с классным руководителем. А неофициально насчёт мальчишеской проделки толковали всё-таки немало и всякий раз при этом отзывались с похвалой и с уважением как о старине Седом, так и о Калле-малыше. Неофициально и я прослышала о событии в седьмом классе. Прослышала и рассказала вам.