Скандально известная

– Его светлость написал письмо вечером накануне… накануне своего ухода. Утром он отправился на охоту, шел по следу тигра. Он был в джунглях один, если не считать этих язычников, его туземных слуг. Его светлость позвал меня в свою палатку и дал мне это для передачи вам. – Джим порылся в кожаной сумке, висевшей у него на боку, вынул слегка помятый, запачканный лист бумаги и вручил его хозяйке.

Габби взяла его, сломала печать и развернула. На листке, который играл роль конверта, было всего несколько строчек, написанных крупным, уверенным почерком. Однако внутри оказался еще один запечатанный листок. Габби отложила его в сторону.

Письмо гласило:

«Дорогая Габби!

То, что я знаю о нашем отце, и дошедшие до Цейлона слухи заставляют меня считать, что ты, по крайней мере, преуменьшаешь трудности, с которыми столкнулась после его смерти. Я прошу прощения за то, что не занялся этим делом раньше. Охотно признаю, что не подумал о материальном положении своих сестер. Настоящим письмом я разрешаю тебе отправить нашу сестру Клер в Лондон для дебюта в наступающем сезоне. Сделай все как можно лучше и распорядись выделенной суммой так, как считаешь нужным. С этой целью прилагаю письмо, которое тебе следует передать нашим поверенным, господам адвокатам Челлоу, Мейсеру и Сейдону, вместе с моими наилучшими пожеланиями. Обстоятельства складываются так, что я скоро покину Цейлон и уже с удовольствием предвкушаю путешествие в Англию. Не пройдет и нескольких недель, как я встречусь с вами в Лондоне. С нетерпением жду продолжения нашего знакомства, а также возможности познакомиться с Клер и малышкой Бет.

Искренне твой Уикхэм».

Габби, не сводившая глаз с письма, почувствовала, как их застилают слезы. Брат был очень любезен, настроен дружелюбно и, судя по письму, собирался позаботиться о своих единокровных сестрах, несмотря на то что видел Габби лишь однажды. Маркус приезжал в Готорн-Холл, когда ей было одиннадцать лет. Естественно, подробности того старого визита почти изгладились из ее памяти. Теперь от единокровного брата остались только смутные воспоминания и жалкий клочок бумаги.

Это было тяжело, но Габби уже привыкла к мысли, что такова жизнь.

Другое письмо действительно было адресовано господам Челлоу, Мейсеру и Сейдону. Габби повертела сложенный листок в пальцах и снова посмотрела на Джима.

– Габби, Габби, неужели вернулся Джим?

Дверь библиотеки распахнулась, и в комнату без стука ворвалась леди Элизабет Бэннинг, живая рыжеволосая пятнадцатилетняя девушка, еще не утратившая детской округлости. Как и Габби, она носила строгий траур, хотя его официальный срок давно истек. Все объяснялось очень просто: денег на новые платья у сестер не было. После смерти их отца мистер Челлоу неохотно дал согласие на приобретение траурных нарядов за счет средств, которыми распоряжался, однако добавил, что по закону он не имеет права расходовать эти деньги без разрешения нового графа, которому они теперь принадлежат. Он сказал, что даже выплата мизерного жалованья слугам, которой раньше распоряжалась Габби, стала поводом для споров между адвокатами. В конце концов партнеры сошлись на том, что до вступления в права наследства нового графа все должно идти по-прежнему, если только они не получат письменных указаний об обратном.

– Ох, Джим, это и в самом деле ты! Что сказал наш брат? – Карие, как у спаниеля, глаза Бет тут же отыскали Джима. Это избавило Габби от необходимости отвечать на первый вопрос сестры. Бет устремилась к ним и засыпала Джима вопросами. – Ты нашел его?

Отдал ему письмо Габби? Что он сказал? Можно нам ехать? Ехать в Лондон?

– Извини, Габби. Я пыталась остановить Бет, но ты же знаешь, какая она, – со вздохом сказала леди Клер Бэннинг, войдя в комнату следом за сестрой.

Даже черное траурное платье не могло приглушить ослепительную красоту этой девушки. У нее были точеные черты лица, фарфорово-белая кожа, огромные золотисто-карие глаза с пушистыми ресницами и шелковые иссиня-черные кудри, изящно рассыпавшиеся по хрупким плечам. Кроме того, она обладала идеальной фигурой, стройной, очень женственной.

– Бет не может усидеть на месте ни минуты.

«Если бы Клер смогла дебютировать в свете, у нее не было бы отбоя от выгодных женихов», – с болью в сердце подумала Габби. Самое печальное заключалось в том, что средство, которое могло бы обеспечить будущее Клер – будущее, которого она заслуживала и на которое могла рассчитывать по праву рождения, – было под рукой.

Маркус дал разрешение отправить Клер в Лондон. И практически выдал Габби carteblanche[2] на получение необходимых для этого сумм.

Но Маркус был мертв. Присланные им письма превратились в никчемные листы бумаги. Как только кузен Томас узнает, что он стал графом Уикхэмом, сестрам придется сказать спасибо, если их не вышвырнут из Готорн-Холла.

Язык Габби словно налился свинцом. То, что она была обязана сообщить сестрам, было слишком жестоко. Она оттягивала эту неприятную минуту, но не могла же она молчать вечно. Если бы Маркус прожил еще хотя бы три месяца, пока не состоится дебют Клер…

– Ради бога, Джим, не молчи! Ты нашел нашего брата или нет?

Бет, как веселый щенок, прыгала вокруг человека, который учил ее и сестер ездить верхом, охотиться, ловить рыбу и всячески наслаждаться щедротами природы. За долгие годы сестры привыкли относиться к Джиму скорее как к наперснику и другу, чем как к слуге, хотя правила этикета не одобряли столь дружеских отношений с простым грумом.

Лицо Джима стало еще более несчастным.

– Да, мисс Бет, нашел, но…

Он беспомощно посмотрел на Габби. Не сводя глаз с зажатого в руке письма, старшая сестра сделала глубокий вдох и приготовилась сообщить страшную новость.