лезли из кожи, чтобы пополнить ряды лицами вашего профиля!
Такой ли он черный, Гвендолин? Падения рынка вряд ли достаточно, чтобы затмить тот день, когда ваша мать, записав последний сонет в лиловую тетрадку, засунула голову в духовой шкаф!
Такой ли он черный? Вам всего двадцать девять. Будут и другие дни, другие катастрофы. Возможно, даже очень скоро. Возможно, грядущие потрясения вызревают уже сейчас, и виновна в них переродившаяся обезьяна…
16:50
Ресторан «Бык и медведь», расположенный в предынфарктном сердце делового Сиэтла, представляет собой старомодное, типично мужское заведение: оцинкованные потолки, темное дерево, бархатные бордовые обои, оживленные растительным орнаментом. После нескольких коктейлей золотистые завитушки начинают превращаться в долларовые значки, налитые цветом, жизненным соком и даже – хочется верить – пророческим пафосом. По пятницам здешний бар заполняется шумной толпой: «букмекеры», как они любят себя называть, выпускают нервный пар после долгой недели на трудной работе. Однако в эту «пятницу», которая фактически четверг, плотность пьяных посетителей вдвое превышает обычную – и даже не думает уменьшаться. Судя по всему, большинство брокеров покинут «Бык и медведь» лишь с закрытием, в два часа ночи. Дело не только в желании полить раны алкоголем и оттянуть момент, когда придется поглядеть семьям в глаза; есть еще и практические причины. Все сидят как на иголках (на золотистых завитушках), ожидая закрытия иностранных рынков, когда станет ясно, является ли падение Большим Смертельным Обвалом, финансовым апокалипсисом, который раз и навсегда напомнит людям, что слово «брокер» происходит от английского слова «разориться», и загонит Соединенные Штаты Америки в самый низ мировой экономической иерархии, куда-нибудь между Португалией и Монголией.
Сейчас всеобщее внимание приковано к Токио, где благодаря шестнадцатичасовой разнице и переходу на летнее время биржа «Никкей» еще только разводит огонь под утренним чайником. Каждая брокерская фирма Сиэтла оставила в офисе одного-двух наблюдателей, чтобы следить за новостями; на протяжении вечера они будут сообщать в «Бык и медведь», лично или по телефону, состояние биржи «Никкей». В Европе уже давно страстная пятница, тамошние рынки закрылись задолго до того, как огромная куча дерьма попала в американский пропеллер; они останутся закрытыми до вечера воскресенья, по сиэтлскому времени.
– Гвен Мати! – кричит бармен. – Гвен Мати, к телефону!
Бар на мгновение затихает. Может, это первое донесение с фронтов? Пока вы отодвигаете стул и встаете, работники «Мерил Линч», «Пруденшл секьюритиз» и других крупных фирм не сводят с вас нетерпеливых, отчасти завистливых глаз, недоумевая, почему у такой важной птицы рядом с бокалом мартини не лежит спутниковый телефон. Коллеги из «Познер, Лампард, Мак-Эвой и Джейкобсен», конечно, не питают иллюзий насчет вашей важности, однако тоже замолкают, зная о ваших амбициях и прикидывая, не подкупили ли вы кого-нибудь из часовых, чтобы в обход Познера получить первую сводку из Токио.
– Я здесь! – восклицаете вы, размахивая руками.
Телефон висит на стене в дальнем конце бара; приходится пробираться, робко расталкивая толпу. Как только вы выходите из зоны слышимости, толщина которой измеряется в дюймах, Энн Луиз поворачивается к Филу:
– Этой девице конец.
– Откуда ты знаешь? Слышала что-нибудь?
– Задницей чую! – Энн похотливо ухмыляется.
Вы стойко продолжаете путь, то и дело получая тычки локтями в грудь и клубы сигаретного дыма в лицо. Вокруг звенят стаканы, плещутся напитки, витают признания, всасываются дорожки кокаина. Когда еще такое увидишь? Брокеры в открытую обнимаются с ассистентками, менеджеры поглаживают крутые бедра секретарш. Как перед войной, когда объявляют «вне игры» и правила приличий временно отменяются. Вы минуете столик, за которым сидит главный аналитик фирмы Сол Финкельштейн.
–
Вы треплете его по плечу и движетесь дальше. И, уже приблизившись к телефону, слышите, как он повторяет:
– Концерт окончен…
Вы тянетесь к трубке. Разумеется, это никакой не коллега и не сообщение из Токио. Вероятнее всего, звонит Кью-Джо Хаффингтон, так называемая лучшая подруга, чтобы напомнить о встрече у гостиницы «Виржиния». Вы уверены, что Кью-Джо уже на месте – встреча назначена на 16:30 в одном из небольших богемных ресторанчиков, которые она так обожает. Вы сами от подобных заведений не в восторге: они слишком живо напоминают о привычках ваших так называемых родителей. И все же это лучше, чем привести Кью-Джо, во всем ее полуторацентнерном безобразии, в «Бык и медведь». Вас раздражает ее нетерпеливость: глупо ожидать пунктуальности в такой день. Неужели она не слушает новостей? Увы, скорее всего так и есть. Кью-Джо слушает лишь музыку сфер.
– Алло! – кричите вы, собрав всю грубость, на которую способен сладенький девичий голосок.
Трубка отвечает голосом Белфорда Данна, вашего так называемого возлюбленного:
– Дорогая, прости ради бога! Не хотел беспокоить в такой день! – По крайней мере Белфорд слушает новости. – Понимаешь, Андрэ сбежал! Сбежал из дома!
Возлюбленный практически рыдает. Вы, однако, испытываете не жалость, а скорее раздражение. В этом весь Белфорд! Ваша карьера скользит по ледяному желобу в тартарары вслед за всей американской экономикой, а он убивается из-за удравшего животного!
С другой стороны, Андрэ не простое животное. Андрэ – обезьяна с богатым прошлым. В данном случае правильнее было бы сказать не «удрал», а «совершил побег».
– Белфорд, послушай…
После выпитого голос звучит автономно, как магнитофонная запись. Боже, какой противный просительный тон!.. Хотя эта оценка вряд ли объективна: ничто не раздражает вас сильнее, чем собственный голос. Так мог бы звучать маленький бисквитный кекс, думаете вы, если бы кексы умели разговаривать. С другой стороны, Кью-Джо утверждает, что ангельский голос – ваша главная добродетель. Из всех знакомых ей деловых женщин только вы не освоили язык бормашины. Вы пытались объяснить, что
