— Как «кто»? Люди. Человечество!
Я смеюсь.
— Андрюха, по-моему, ты перечитал фантастики.
— Между прочим, ничто так не стимулирует воображение, как фантастика. Про создание исинов писал сам Станислав Лем, правда, он не сумел предсказать создание всемирной компьютерной сети. Читал Лема?
Я отрицательно качаю головой.
— Почитай обязательно! Впрочем, у искусственного интеллекта на основе глобальной сети есть и свои минусы — он может оказаться слишком уязвим для атак извне…
Терпение мое иссякает. Я не люблю разговаривать о вещах, в которых мало или почти ничего не понимаю.
— Андрюха, — говорю я проникновенно, — давай как-нибудь потом о компьютерах поговорим. Лучше скажи мне, что у тебя с органами? Должность в правительстве предложили?
Он весело смеется.
— Да ты что! Там все расписано на годы вперед. Нет, конечно. Предложили разработать им ряд систем. С помещением обещали помочь, а то ты от моего офиса немного оставил.
Теперь мы смеемся вместе.
— И самое главное, — продолжает Гумилев, — для меня открываются такие перспективы, что дух захватывает! Это не с Богдашвили конкурировать. «Андрей Гумилев, партнер правительства Российской Федерации» — звучит!
Соглашаюсь:
— Звучит, да. Почти как «поставщик двора Его Императорского Величества».
— Ну, а ты чего? — меняет он тему разговора. — Планы все те же?
— Ну да. Съезжу сегодня к матери, а завтра начну готовиться к поездке. Кстати, вот твой студенческий, спасибо.
— Это тебе спасибо. Да оставь себе, скажу — в офисе сгорел. Было бы время, можно бы и насчет нормальных документов подумать. Я тебе сильно задолжал, Артем, а я всегда свои долги плачу.
— Ладно, будет время — поквитаемся.
— Так куда ты так спешишь-то? — спрашивает он.
Я минуту раздумываю, отвечать ему или нет, потом, наконец, решаюсь:
— В Пермь.
Я хочу отыскать в М-ском треугольнике линзу, из которой попал сюда, в девяносто четвертый. И попытаться вернуться в свое время, а пространственно — как можно ближе к Махандари, где живет Телли. Я хорошо понимаю всю опасность такого похода — вслепую шарахаться по линзам, каждую минуту рискуя жизнью. Но другого пути у меня нет, точка.
Если бы кто-то спросил у меня: «А что потом?», я бы промолчал. Это действительно очень сложно — «потом». Конь гонит меня к Хан-Тенгри. Чингисхан ждет. Мне тяжело ежедневно, ежечасно преодолевать сопротивление той мощи, что источает фигурка. Но я твердо решил — марионеткой в руках незримых кукловодов я больше не стану никогда.
Андрей, понимающе кивнув, вопросов больше не задает. Потом, когда молчание становится тягостным, все-таки спрашивает:
— Артем, может, тебе еще денег дать? — и словно испугавшись, что я сейчас обижусь и уйду, торопливо добавляет: — У меня есть, честно!
Хороший он все же парень. Хороший, но… наивный какой-то, что ли? Или так и надо — без хитрости, без постоянных мыслей о собственной выгоде?
— Хватит пока.
— А обратно когда из этой своей Перми?
— Не знаю еще.
— Вернешься в Москву — обязательно позвони. Если номер поменяется — все равно разыщи, договорились?
— Постараюсь.
— Нет, я серьезно, — Андрей смотрит мне в глаза. — Поработаем вместе.
— Посмотрим. Ничего обещать не могу.
Я встаю из-за столика, протягиваю ему руку.
— Пока!
— До встречи, — уверенно говорит он и протягивает свою.
И в душе моей возникает противное чувство некой обреченности. С этим парнем мы, кажется, больше никогда не увидимся…
Пару часов шатаюсь по центру Москвы, захожу во все магазины подряд. Я ищу подарок маме, такой, чтобы она ахнула, ищу — и не могу выбрать, слишком много всего теперь в продаже. С деньгами проблем нет — у меня скопилась довольно приличная сумма. Быть несостоявшимся киллером, оказывается, выгоднее, чем просто убивать людей. Гумилевских долларов хватит на покупку хорошей иностранной машины, я еще утром в поезде от скуки изучил все рекламные объявления в газетах Соломона Рувимовича.
Когда сверкающие витрины начинают вызывать тошнотворный рефлекс, просто покупаю коробку конфет, бутылку сухого вина и белую пуховую шаль, которая проходит сквозь кольцо. В конце концов, народная мудрость не зря гласит: дорог не подарок, а внимание. Все, теперь можно ехать.
Я волнуюсь, очень. В основном за маму — как она воспримет мое появление? Как отреагирует на воскрешение сына из мертвых через полтора десятка лет? В таких случаях обычно принято подготавливать людей, делать какие-то намеки. Но для этого нужен кто-то третий, а нас только двое — я и она.
Уже в сумерках я доезжаю до Братеево. Выхожу, и по занесенному снегом тротуару иду к серой девятиэтажке, призывно светящей десятками разноцветных окон. Московский люд возвращается с работы, темные силуэты обгоняют меня, спеша быстрее оказаться дома.
Дом! Как давно я там не был. И пусть это новая мамина квартира, я все равно верю, что там — мой дом.
Дверь подъезда висит на одной петле. Лифт не работает. От мусоропровода распространяется омерзительный запах. Под ногами мусор, окурки, старые газеты, стены исписаны и разрисованы. Я не удивляюсь — сейчас так выглядит большинство подъездов, хоть в Москве, хоть в Казани.
Иду пешком, считаю ступеньки. Квартира мамы находится на пятом этаже. Судорожно пытаюсь придумать какие-то слова, но в голове странная пустота. Словно бы все мысли выдуло сильным ветром и теперь там кружатся лишь одинокие снежинки.
На площадке третьего этажа натыкаюсь на мужика в грязной офицерской шинели. Здесь таких называют бомжами, на вокзалах я на них насмотрелся. Он сидит на ступеньках и дремлет, уткнувшись головой в колени. Услышав шаги, мужик поднимает испитое лицо и смотрит на меня. Глаза у него мутные, на обвисших щеках — многодневная щетина. Стойкий запах перегара забивает подъездную вонь.
— Братан, ну! — в горле у него что-то клокочет. — Помоги по-братски… Сотенку, ну… Братан!
Я смотрю на грязную руку с обломанными ногтями, протянутую в мою сторону. Денег у меня полно. И я готов дать и «сотенку», и даже «тыщеночку». Только незадача — рублей после покупки подарков маме не осталось, одни доллары.
— Извини, — говорю я бомжу, осторожно обходя его. — В другой раз.
Как это часто бывает у пьяных, настроение у него меняется мгновенно. Секунду назад он униженно вымаливал деньги, и вот уже натужно кричит мне вслед, оскалив желтые прокуренные зубы:
— Жлоб поганый! Штоб тебя дети так кормили!
— Ты поори, поори, — с угрозой в голосе говорю я, останавливаясь. Заходить в квартиру мамы под такой аккомпанемент мне совершенно не хочется. — Ну-ка пошел отсюда!
Бомж снижает обороты. Бормоча под нос ругательства, он тяжело поднимается, делает шаг, другой вниз по лестнице, оборачивается и смотрит на меня цепким, злобным взглядом. Я чувствую ледяной холод, распространяющийся от фигурки коня. Вместе с ним внутри меня вспухает и начинает расти слепая,
