Доставив в участок, его втащили в некое помещение для допросов и оставили там с глазу на глаз с кем-то еще. Не беремся утверждать, что это был полицейский, не беремся утверждать и что-либо иное. Как бы то ни было, он очутился взаперти с глазу на глаз с неким живым существом.
Что там у них происходило — ни одной живой душе неведомо. Но случилось так, что ехавшую в участок полицейскую машину сопровождал некий репортер из газеты, специально призванной опекать трудновоспитуемых малолетних и потому пославшей вслед за машиной своего человека.
Репортер находился снаружи и слышал изнутри звуки, издававшиеся, скорее всего, каким-то животным, но не исключено, что и человеком, а, учитывая, что более или менее крупные животные в комнатах обычно не содержатся, можно было с известным основанием считать, что то был человек.
Не будь этого дожидавшегося у подъезда репортера, никто бы, наверно, и внимания не обратил на выкатившийся оттуда через некоторое время бурый ком, оказавшийся при ближайшем рассмотрении Прекрасным Принцем. Репортер этот, тотчас уяснивший себе плачевное положение Прекрасного Принца, решился во имя человечества что-нибудь предпринять. И он доставил Прекрасного Принца в больницу, где заявил, что его избили, возможно, даже подвергли пыткам, в общем, требуется медицинская помощь.
Разумеется, он не мог рассчитывать, что с ним так сразу же и согласятся. В первой больнице их вообще отказались принять и посоветовали обратиться завтра с утра в ветеринарный институт. Репортер ухмыльнулся — заголовок для его первой статьи был готов.
Во второй больнице обнаружили, что от шерсти Прекрасного Принца исходит слабый запах алкоголя, и посему рекомендовали обратиться к полиции, как наиболее подходящему и законному в данном случае попечителю. Однако уже в третьей больнице дело пошло на лад. Заведена была история болезни. Прекрасного Принца положили на обследование, а наутро старшая сестра доставила его через какие-то бесконечные коридоры в большой зал, где его усыпили, и что было дальше, он не помнил.
Проснувшись, он спохватился, что чего-то у него вроде бы недостает, и, подсчитав свое имущество, обнаружил, что недостает правой и последней руки. Если бы Прекрасный Принц не находился под покровительством прессы, все обошлось бы на сей раз без лишнего шума, ибо с небезызвестной нам ночи он утратил способность изъясняться при помощи слов. Заметили, правда, как сквозь реденькую бороденку на левой половине его лица сочились слезы и как тот глаз, что был на виду, тоже наполнялся слезами, глядя на окружающих с невыносимым упреком, но в чем дело, понять было невозможно. Кто-то дал ему листок бумаги, чтоб написал, по крайней мере, но, уяснив себе, что писать-то ему нечем, только пожал плечами в отчаянии от этих неисправимых типов, что вечно затевают склоку и всем досаждают, во всяком случае, вечно строят недовольные мины, не умея даже толком объяснить, что же им нужно. Жалкие злопыхательствующие критиканы, не способные предложить ничего конструктивного.
Но теперь он был приемный сын прессы. Впервые в жизни кто-то принимал в нем искреннее участие, и ему полагалось бы радоваться. Возможно, впрочем, он и радовался, кто его разберет. Когда его верный друг и брат пришел его навестить, чтоб узнать, наконец, что же произошло с ним в участке, он нашел Прекрасного Принца туго забинтованным и без правой руки.
Когда же он кинулся выяснять, с какой стати человеку ампутировали руку, то ему, во-первых, разъяснили, что это его не касается, во-вторых же, попросили не вмешиваться не в свое дело. Но с прессой шутки плохи. Он ринулся в высшие инстанции, и в результате учинено было формальное следствие по этому делу. Прекрасный Принц сделался объектом писанины — пресса писала, власти и чиновники отписывались.
Но все на свете получает со временем свое объяснение. Ларчик всегда открывается гораздо проще, чем мы себе воображаем. Точно так же и любое печальное недоразумение получает, в конце концов, совершенно естественное объяснение — либо оно проистекает из особенностей человеческого характера, либо из особенностей технического прогресса, либо из особенностей международных конвенций. В данном случае сыграло свою роль и то, и другое, и третье.
Когда на Прекрасного Принца заводили историю болезни, дежурная сестра произвела тщательнейший осмотр пациента, постаравшись собрать анамнез. Поскольку к тому моменту он был уже госпитализирован и уложен на койку, перед глазами у нее оказалась лишь верхняя половина его туловища, и, осмотрев ее, она тотчас констатировала, что левая рука у пациента отсутствует. Поэтому она напечатала, то есть намеревалась напечатать: «Лев. рука ампут.»
Однако согласно международной конвенции, — вот вам и первое объяснение, — буква а на пишущих машинках расположена почти что рядом с буквой у, и случается, даже более привычный к машинке человек, писатель, например, или журналист, или юрист, ошибается и попадает пальцем не туда. И таким образом на карточке получилось: «Лев. руку ампут.». Ошибка была в сущности, легко поправима и не могла, казалось бы, повлечь за собой никаких осложнений, но вот тут-то и сыграли свою роль особенности человеческого характера. И вовсе не халатность или небрежность, как чаще всего думают, а, напротив, дотошность. Старшая сестра взглянула на карточку, подняла брови и подумала: интересно, когда же, наконец, ее персонал научится различать, где право, где лево. Сколько раз она им твердила, что, когда стоишь лицом к пациенту, левое — это правое, и наоборот. Девчонка, конечно, опять забыла что-то, что с ее точки зрения у пациента слева, с его точки зрения, — а в известных случаях следует смотреть на вещи именно с его точки зрения, — наоборот, справа. Поэтому, вздохнув, она зачеркнула это «Лев.», — как можно ампутировать то, что уже ампутировано! — и написала сверху: «Прав.». После чего повезла больного на операцию.
Дальнейшее объясняется особенностями технического прогресса. В современных больницах господствует принцип узкой специализации. Тем самым достигается большая эффективность обслуживания. Итак, Прекрасного Принца уложили, прикрыли, все как полагается. В компетенцию хирурга не входило разбираться, что скрывается за тем или иным словом, или же обследовать самую руку, его дело было резать, как его тому учили.
Удивительно красиво прооперировано, по заключению канцлера юстиции, и вообще, как он сказал, претензий ни малейших — разве что дежурной сестре следовало бы перечитать, что она напечатала. Хотя, с другой стороны, едва ли она могла бы в данной ситуации предположить, что другие столь превратно истолкуют ее опечатку и она окажется в чем-то виновата.
Пресса, правда, разрешила себе поиронизировать, но это как-то забылось. В сущности, они разделяли мнение канцлера, просто не могли упустить случая позубоскалить.
Однако для репортера, следовавшего, так сказать, по пятам за этим делом сначала в полицию, потом в больницу, история с операцией была далеко не главное. И поскольку в сочиненной им бумаге он подробно изложил мотивы, по которым препроводил Прекрасного Принца в больницу, канцлер юстиции во вторично учиненном следствии по делу занялся рассмотрением уже самого факта покушения на неприкосновенность личности. Это привело к тому, что в столичный суд поступило дело по обвинению в неправомерных действиях, возбудившее довольно живой интерес.
В первые три дня собиралось много публики и, разглядывая ее, Прекрасный Принц вспоминал тот случай из своей молодости, когда на пригорке собралась целая толпа поглазеть, как Прекрасный Принц будет обезвреживать мины. Но, как и в тот раз, интерес постепенно угасал — это часто случается, если людям становится ясно, что интереснее, чем было, уже не будет.
