сидит незнакомая пожилая тетка. Придется разбирать вещи и приводить себя в порядок под любопытным взглядом этой выдры… Глебу хочется утилизовать ее, как старый черно-белый телевизор, или, по крайней мере, лишить дара речи и права голоса. Возможно, это из-за того, что он сутки не спал.
– Это Раиса Кормухина, – говорит мать.
Отчество он мгновенно забывает.
Есть что-то непередаваемо мерзкое в тяжелых и грубых чертах ее лица, отвисших щеках, очках, тяжелых серо-седых прядях, собранных на затылке. Заколка дешевая, вульгарная, в Москве такие носят пэтэушницы и продавщицы продмагов. Есть что-то оскорбительное в том, что она, в отличие от первой жены Кормухина, некрасива, но держится с достоинством.
Он умер от инфаркта, не успев защитить докторскую. Некрологов еще не было: в этом городе все делается с опозданием (как и в любом провинциальном городе, думает Глеб).
Так что же ты делаешь здесь, паскуда?
– Он развелся с Евгенией Павловной? – равнодушно спрашивает Глеб.
Мать пытается налить ему молоко в чай, хотя он тысячу раз говорил ей, что такое не пьет.
– Он и со мной развелся, – спокойно отвечает Раиса.
…А, эта выдра – дочь почтового чиновника Б.
Лейтенант Кормухин ее использовал как трамплин, а потом развелся: нечего стало добиваться от нее. Ева была такая заносчивая, они не смогли ужиться. Говна в них обоих было много, этой самой гордости. Так Глеб переводит ее слова на свой язык.
Кому же достанется квартира, которую он получил после развода с Раисой? Малолетней шалаве, у которой нет ничего, кроме сисек третьего размера, диплома программиста, купленного на деньги Кормухина, и невероятной самонадеянности, за которую нужно бить головой об асфальт. А лучше – о раздолбанную брусчатку, это больнее.
Раиса отвечает на незаданный вопрос: что она делает здесь?
– Я слышала, что двадцать лет назад у Славы произошел неприятный инцидент с соседями, и дошло до суда. Захотелось посмотреть, все ли у этих людей в порядке. Теперь вижу, что все нормально, даже отлично. Разве есть в этом городе еще женщины, у которых сыновья – программисты, живут в Москве и учатся в аспирантуре? Вы ведь скоро на квартиру в Москве накопите: у вас хлебная профессия.
Молчи, приказывает себе Глеб. Только молчи.
– Вы мне простите это любопытство, – виновато произносит Раиса. – Доживете до моих лет – поймете. Мне было важно узнать, что с вами случилось. Все, кто сталкивался с моим бывшим мужем… так или иначе, у них у всех было в жизни что-то не то.
– Странно, что он рано умер, – говорит Глеб. – Еще пятидесяти не было. Вроде он был таким здоровым, жизнелюбивым человеком.
– Нет, – отрывисто отвечает Раиса. – Он не любил ни людей, ни жизнь, и у него был приобретенный порок сердца. В общем-то, его из-за этого и комиссовали.
Что такое “не любить ни людей, ни жизнь”, матери Глеба не понятно. Она далека от подобных абстрактных рассуждений. Мать начинает покашливать, бросать в сторону Глеба взгляды, означающие: “Ты бестактная свинья”, а потом роется в стенном шкафу в поисках валерьянки или цикория.
– Его отличал какой-то патологический интерес к смерти, – продолжает Раиса, пристально глядя на Глеба. – Это был очень тяжелый в общении человек, очень мягко говоря.
Мать оборачивается в ее сторону, взор ее пылает сдержанным гневом: как можно при посторонних так отзываться о законном муже, пусть даже мертвом, пусть даже бывшем?
– Странно, что он стал математиком, – говорит Глеб.
Мать возмущенно смотрит на него: какое тебе дело, почему посторонний человек стал математиком?!
– Знали бы вы, как мне в свое время надоело писать за него кандидатскую, – устало усмехается Раиса. – А свою я так и не успела защитить. На кафедру теории механизмов меня не взяли: заведующий был убежден, что девушкам там делать нечего. Вот и пришлось писать для других, а то я чувствовала, что опускаюсь до уровня домохозяйки… Станислав ничего, кажется, не выбирал, он и служить пошел потому, что все его родственники – военные. С детства видел вокруг себя стаю штабных крыс, что ему еще оставалось? Только он был недисциплинированным; Ева поначалу держала его в рамках, но потом они начали скандалить, и все пошло прахом.
Добрый ангел с Госпитальной улицы, явившийся с благой вестью, думает Глеб. С благой целью отомстить. Как все-таки люди мелочны. Сидеть на мусорной кухне в заштатном пограничном городишке и рассказывать, каким мерзавцем был ее муж. Ты уже рассказала об этом бывшим соседям Евы? Может быть, он и в ее доме кого-нибудь убил?
Завтра, между прочим, похороны. Варварский обычай: надо сжигать людей. Альтруистический обычай: людей отдают на прокорм муравьям и медведкам. Глеб отодвигает чашку чая, который невозможно пить, и предлагает проводить Раису, иначе она опоздает на рейсовый автобус.
Черная трава в тени. Пару минут назад закончился дождь. “Ночь была с ливнями, и трава в росе”. Заткнись, тварь, только слащавой советской попсы тут не хватало. Она перестает напевать (чертова телепатия). Открытые туфли и подол старомодной юбки мокры насквозь.
Пойдемте лучше этой дорогой, предлагает он, это быстрее, иначе точно опоздаете. Она соглашается, потому что не знает, какими дорогами ходить по этому городу, откуда ей знать.
Этой дорогой можно выйти только к реке.
У реки никого нет. Лунный луч, пробивающийся сквозь ветви шиповника, почему-то кажется мокрым. Кажется, что соприкосновение с ним неприятно, как с мокрой занавеской. Раиса опережает его на шаг и в полутемноте спотыкается о камень. Это очень вовремя. Он сплетает пальцы рук и бьет ее по голове. Он уже не помнит, завел ее сюда сознательно или тоже забыл дорогу.
Женщина медленно оседает на берег, усеянный камнями, о которые так просто удариться виском. Поскользнулся – и все.
Глеб медленно поднимает голову. Вдали, за кустами шиповника, виднеется кладбищенская ограда. Насыпь, под которой он стоит, отбрасывает на него огромную тень с удивительно четкими краями. Он озирается, все еще не в силах прийти в себя. В окрестностях кладбища уже много лет собираются бродячие собаки, и теперь рядом с Глебом стоят два беспородных щенка и настороженно смотрят на него.
Из неопубликованных записей Феликса Б.
Двоюродная сестра говорила мне, что в Восточной Пруссии, особенно у польской и литовской границ, проживало множество идиотов. Это были поляки, мазуры, кашубы и русские старообрядцы. Они или обсуждали Бога и его трудности в общении с ангелами и людьми, или пьянствовали, благо спиртное здесь изготавливали без перерыва и продавали без проблем – зубровку, вишневку, крупник.
Пока немцы работали, сии враги империи сочиняли чепуху о том, как однажды упадет им на головы счастье и покроет их вечной, несмываемой славой.
Недалеко от лютеранского поозерья, говорила мне сестра, в конце девятнадцатого века была деревня католиков, а потом сгорела.
Возле вырубки тогда жил плотник. Жена его – бывшая гувернантка, выгнанная помещицей за распутное поведение, – обучила дочку Анну грамоте да и померла, потому что существовать в такой глухомани у нее не было сил. А другие женщины в деревне были страшные или замужние, и плотник запил.
Анна была довольно миловидной, с волосами, как пепел, и глазами, как алмазы. Глупости, которыми набила ей голову “образованная” мать, вскоре дали свои плоды. Девушке хотелось не шить и вязать на продажу, а замуж за богатого.
Однажды Анна отправилась в лес за малиной, по пути задумалась о богатом муже и не заметила, как вышла к сторожке старого лесника, про которого говорили, что он колдун. К людям он почти не ходил, все больше люди к нему, и люди эти были сомнительной репутации. Анна перекрестилась и собралась идти
