национального самосознания, пробуждённого к возрождению, которое становилось возможным, даже теоретически, лишь при условии достижения национального единства в главном вопросе. И тем не менее, мы были приятно удивлены, когда ингуши возродили национальную форму демократии, проведя в конце 1989 года народный съезд, на котором провозгласили образование Ингушской Республики, которая только два года спустя после обретения независимости Чеченией начала обретать реальные черты, — посредством избрания своего первого президента и созданием структур государственного управления. В целях исключения неправильного толкования изложенного выше, необходимо уточнить, что и ВДП не претендовала и не претендует на монополию ни на идею, ни на осуществление идеи национального съезда. Но очевидный для всей республики огромный, даже основополагающий вклад партии и в возрождение идеи, и в осуществление её необходимо подчеркнуть, хотя бы ради справедливости. Вместе с тем, повторюсь: уверен, что с началом активных общественно-политических процессов в ЧИАССР многие общественные деятели приходили к подобным мыслям. И это абсолютно закономерно, так как идея общенационального съезда к нам пришла из осмысления исторического опыта развития чеченского общества и борьбы за независимость, который анализировали не только политики. Естественно, эта идея могла быть и осуществлена только общенациональными усилиями, что и было продемонстрировано развитием событий с середины 1990 года, когда инициативная группа (кстати, автор этих строк физически не был среди них, хотя и значился в списке), наконец-то, начала организацию подготовки съезда. В составе оргкомитета, безусловно, большую роль играли члены политического руководства ВДП. Это проявилось в работе с населением, при избрании делегатов на съезд, затем и на самом съезде, где усилиями ВДП и поддержавших её радикальную позицию делегатов была принята Декларация об образовании и государственном суверенитете Чеченской Республики «Нохчийчоь», подготовленная также юридической комиссией ВДП.
Весь драматизм развития событий в три съездовских дня вряд ли кому-нибудь удастся выразить в полной мере, но, тем не менее, необходимо отметить, что противостояние «радикалов» и «умеренных» было предельно жёстким и обозначило предстоящее размежевание, которое завершилось на втором этапе съезда 8 июня 1991 года, когда группа «умеренных», называющих себя «центристами» (а на самом деле — «завгаевцы»), в паническом протесте покинули зал заседания съезда и сразу же на телевидении (а через несколько дней и во всех средствах массовой информации) начали предательски обливать грязью и обвинять «дудаевцев» и, главным образом, ВДП в узурпации идеи национального освобождения, а также в других смертных грехах. Но до второго этапа съезда была долгая и вязкая борьба за обладание Исполкомом ОКЧН. Кстати, необходимо несколько подробнее остановиться на предыстории Исполкома. Когда подготовка съезда завершалась и его реальность не вызывала сомнений, развернулась борьба за причастность к нему. Даже те силы, которые открыто отрицали позитивный характер такого форума, активизировали свою деятельность.
Но основная борьба, всё же, шла внутри оргкомитета. Группа народных депутатов ЧИАССР, явно выполняя установку ОК КПСС и руководства республики, всё жёстче и жёстче начала оттеснять активистов Вайнахской демократической партии от руководства предстоящим съездом. Как выяснилось позже, была дана установка сделать съезд рупором ВС ЧИАССР, чем, единственно, объясняется и цензура докладов, подготавливаемых к съезду, как и «добро» на его проведение со стороны руководства республики, а также широкое представительство от руководства республики на самом съезде, с задействованием для его освещения всех средств массовой информации, в результате чего два первых дня съезда были показаны по телевидению полностью, что явилось роковым проколом в идеологической деятельности КПСС и так называемого «центристского крыла» съезда.
Всё дело в том, что завершающая часть подготовки и меры по нейтрализации влияния ВДП на съезд были настолько обнадёживающими для руководства ЧИАССР и его подручных, что они уверились в полной своей победе. Но часы истории, как отмечалось выше, уже отсчитывали новое время. И это было время тех, кто открыто провозглашал принцип борьбы за полную национальную независимость, в свете которой всякого рода пророссийским силам становилось всё труднее и труднее прикрывать несостоятельность своей политической позиции. Впервые явное неприятие нашей позиции группой так называемых «центристов» в оргкомитете съезда я почувствовал в разговоре с его председателем Л. Умхаевым, очередной раз зашедшим в Союз писателей на Пушкина, 6, где в моём рабочем кабинете размещался и штаб ВДП. Надо признаться, большая часть моего рабочего времени уходила на политическую деятельность, которая не всем из моих коллег-писателей нравилась, хотя относились к ней терпеливо. По крайней мере, агрессивных поползновений на меня не было зафиксировано, а на намёки я реагировал должным образом. Но это не означает, что тогдашние власти «безболезненно» воспринимали нашу деятельность. Наоборот, очень даже нервничали и в Верховном Совете, и в Совете Министров, и в ОК КПСС, что в полной мере испытал, оказывается, на себе председатель Союза писателей ЧИАССР Шайхи Арсанукаев, которому с его чрезмерно мягким характером приходилось замыкать гнев всех этих инстанций на себе, делая мне лишь очень деликатные замечания по поводу основного рода деятельности, которой я должен заниматься, как литературный консультант. Нужно подчеркнуть, что мой кабинет в Союзе писателей был как бы генеральным штабом движения за национальную независимость с августа 1989 года по август 1991 года.
До упомянутого случая Умхаев заходил к нам раза два по вопросам «отпечатать, перепечатать» бумаги оргкомитета. На сей раз разговор шёл о написании письма-приглашения Абдурахману Авторханову в Мюнхен. Мне он и предложил его напечатать, что я и сделал, притом на чеченском языке. Хотя Умхаева не совсем устроил мой радикальный тон в отношении российско-коммунистической империи, письмо было отправлено адресату за подписью председателя оргкомитета. До съезда оставалось около месяца. Я напомнил ему, что готовлю политический доклад, абсолютно уверенный в том, что этот вопрос не вызовет никаких разногласий, ибо в республике не было другой политической партии, способной на должном политическом уровне проанализировать сложившуюся ситуацию и предложить программу борьбы за независимость. Но разногласия выявились сразу же. Не словами даже, а реакцией. Не решившись открыто отказать мне в праве на такой доклад, Умхаев для манёвра (по согласованию с кем нужно) заявил, что мой доклад тоже необходимо будет представить на заслушивание оргкомитету, без которого ни одно выступление на съезде допущено не должно быть. Попытка мягко возразить неприкрытому игнорированию элементарных принципов и норм демократии в организации работы столь масштабного форума не имела воздействия, хотя я и заявлял, что такой подход недопустим и будет иметь самую отрицательную реакцию со стороны общественности. Но председатель был непреклонен и категоричен: «Мы не можем рисковать, и всякая непроверенная мысль на съезде должна быть исключена, ибо может иметь самые негативные последствия».
Здесь я впервые мысленно признал закономерность подозрений своих товарищей, принимающих непосредственное участие в работе оргкомитета, и, прежде всего, Мусы Темишева, что готовится прозавгаевский съезд. Мой последний аргумент звучал примерно так: если мы, организаторы съезда, не способны в живой дискуссии, в борьбе доказать правоту своих взглядов и программ по любому вопросу на любом форуме, то нам нечего заниматься политикой вообще. Должно быть разрешено высказывать любое, противное нашему видению, мнение для доказательного опровержения. Только таким подходом возможно убедить людей в нашей правоте. Но и после, когда я сказал, что, устраивая цензуру, мы переплёвываем даже коммунистов, каждый из нас остался при своём мнении.
Более того, как показали последующие события, данный спор только ещё больше насторожил лагерь так называемых «умеренных» против ВДП: я, оказалось, агитировал коммунистов за антикоммунизм, что, как убедительно доказывает история, не может дать каких-либо результатов. Но такой исход спора был не в мою пользу, ибо его мнение, как председателя оргкомитета и ставленника официальных властей, было определяющим. Через цензуру оргкомитета мой доклад, я знал, не пролез бы, так как там доминировали они. Пришлось пойти на хитрость.
Впоследствии, когда мне предложили представить на прослушивание своё выступление (так они определили для меня: не доклад, а выступление, при этом не на внутриполитическую тему, а на общекавказскую проблему), я сообщил им, что оно будет базироваться на моей статье, напечатанной в альманахе «Орга». Это их успокоило, хотя и не до конца. А остальное зависело от меня, как я сумею выложиться. По времени активистам ВДП в оргкомитете съезда еле удалось выбить для меня 20 минут. Всё это удалось лишь на том основании, что я являлся тогда заместителем председателя Координационного совета Ассамблеи горских народов Кавказа от Чечении.
Положение представителей ВДП в оргкомитете осложнилось ещё и тем, что несколько наших
