дело вертит головой, выбирая, на чем бы остановить взгляд.
На асфальт аллеи брошена скомканная сеть — тень от густых, но еще прозрачных крон. Димка любит смотреть на деревья. Особенно на большие. Интересно, папа тоже любил смотреть на деревья, когда проплывал мимо каких-нибудь диких островов? А мохнатые тропические пальмы выбегали на пляж и махали ему зелеными лапами: сюда, сюда. Вот бы папа пошел с ним завтра гулять…
Все досадное, всегдашнее, повторившееся сотни раз, сотни раз доведшее его до слез, сотни раз потом зевнувшее с хрустом ему в лицо, — мол, что поделать, такова я, твоя жизнь, — заканчивалось раз и навсегда.
Белые фасады девятиэтажек поднимаются над сутолокой ветвей, черепичных низеньких крыш, столбов и заборов. Сложив руки биноклем, Димка представляет, как папа рассматривает борт приближающегося лайнера, который очень даже похож на выросший посреди океана дом. Кто-нибудь, поднятый так высоко над водой, что до него не достают уже ни брызги, ни ее густой соленый запах, машет ему дурашливо рукой, кричит что-нибудь туристическое, веселое: «Эге-ге!», а папа молча улыбается и вспоминает о своих опасных плаваньях, о штормах, о сломавшейся рации и, может быть, — о самом Димке.
— Смотри ж, куда идешь!
Он отскакивает от старушки, досадливо качающей ему вслед головой.
Конечно, папы долго не было с ними. И, ясное дело, не только потому, что он плавал. «Ежу понятно», — бормочет Дима себе под нос.
Они были в ссоре с мамой. Но это не его, Димкино, дело. Он знает, как бывает трудно говорить о том, о чем не хочется говорить. Так что он не собирается мучить взрослых расспросами. Разберется сам.
Главное, что жизнь может меняться. «А в пустыне ты был?» — вот что он еще у него спросит. Пустыня — тоже интересно.
Стоя над пятном песка, окружившим песочницу, он рисует извилистые параллельные бороздки ребром кроссовки — и становится похоже на бархан из учебного пособия номер семь, которое Катерина Пална вешает на уроках «Окружающий мир».
Спохватившись, что опаздывает, он натягивает лямки ранца и пускается трусцой. Из-за угла булочной появляется школа. Тут и там с гулким стуком захлопываются открытые для проветривания окна: наверное, он все-таки опоздал, начинаются уроки. Закусив от досады губу, Дима ускоряет бег — но, завернув за угол булочной, снова переходит на шаг.
— О! Пернатый!
— Цапля! Лети сюда!
Подходить очень не хочется. Он научился терпеть и даже не плакать. Но теперь это снова трудно.
— Сюда давай, тебе говорят.
Все, конечно, с сигаретами, которые они держат и вставляют в рот чересчур небрежными жестами. Хотят выглядеть взрослыми.
— Я опаздываю.
— Че?!
— О! Говорящая Цапля!
Дима нехотя идет в их сторону, к скошенному навесу школьного пожарного выхода, где они развалились в пустом оконном проеме.
— Какой-то ты тормознутый стал, Цапля. Учили-учили тебя, все насмарку.
— Говорят, у вас мужик какой-то завелся?
— Не мужик. Мой отец.
— Твой отец… не мужик?
Они смеются так громко, что это уже не смех — истошный крик. Дима оглядывается: не видит ли кто из одноклассников.
— Говорят, он у вас серьезный в натуре уркаган, а? Ходка за ходкой. А, Цапля?
— Ты теперь тоже будешь травкой приторговывать? С собой-то есть?
Дима не понимает, что они ему говорят. Впрочем, он часто не понимает, что они говорят. Может быть, сказать им, кто его папа на самом деле?
— Э-эй, Цапля!
— Вот вам и говорящая Цапля!
Нет, не получается произнести ни слова. В ту ночь, когда он встал пописать и в коридоре наткнулся на какого-то человека и даже вскрикнул от неожиданности, а человек присел возле него на корточки, легонько щелкнул его пальцами по груди, сказал: «Привет, мужичонка. А я, стало быть, твой папа», — в ту ночь началось то, что никак не может существовать рядом со всей этой ерундой.
Дима натягивает лямки ранца и кидается к школе.
— Цаплин, опять опоздал.
— Извините, Катерина Пална.
Пока он идет на свое место, сыплются привычные шутки.
— Да Цаплю ветром снесло.
— Опять, небось, лягушек ел. Лягушки вку-у-усненькие.
Катерина Пална стучит карандашом по столу:
— Тишина! Записали число, открыли учебники.
Он садится, достает тетрадь и учебник и тихонько вздыхает: день начался.
Папа курит на балконе, Димка сидит в комнате на диване, смотрит мультик. Вернее, только делает вид, что смотрит. На полу возле дивана — опустевшая спортивная сумка. Сдулась, как праздничный шар, забытый в каком-нибудь дальнем углу: вытаскиваешь этот сморщенный лоскуток и вспоминаешь, каким ярким и торжественным он был, пока хранил в себе тугой воздух праздника. На дне сумки теперь только узелок скрученных носков и электрическая бритва, обернутая собственным проводом. «Форму могли убрать в шкаф», — решает Димка. Но в шкафу, в пестрой колонне одежды, качнувшейся под его рукой, формы тоже нет. «А может, в химчистке? — думает он, возвращаясь на диван. — К выходным решили почистить».
С балкона возвращается папа.
— Мультики смотришь? — спрашивает.
И сразу ясно, как ему непросто говорить с Димой, быть с ним наедине: голос его какой-то ненастоящий. Папа будто бы хочет сказать каждым своим словом еще что-то, приласкать Диму.
Он садится рядом с ним на диван, смотрит в телевизор.
— Компьютерный? Сейчас все компьютерные крутят, да?
— Нет, не всегда. И рисованные тоже бывают.
— Да-а. А в мое время еще были кукольные. Видел когда-нибудь кукольные?
— Видел. Они неинтересные.
— Да.
Они сидят какое-то время молча, потом папа говорит, будто вспомнив что-то важное:
— Ты, Дима, вот что. Ты, если меня по телефону будут спрашивать, говори, что меня нет. И когда буду, ты не знаешь. Ладно?
— Ладно, — отвечает Димка и тут же решает, что объяснение этому он поищет потом.
Уроки в пятницу тянулись долго, невыносимо долго.
На последней странице черновика он нарисовал море Цаплина: похожие на гигантские эскимо, по горизонту плывут айсберги; в плотных облаках над ними — золотая клякса солнца; птицы висят, размашисто обняв небо; пущенный китом фонтан похож на собачий хвост, да и сам кит — взглядом, что ли, выражением морды — похож на собаку. А под водой — потому что море Цаплина это подводное море — кипит невиданными по форме чешуйчатыми телами, мерцает плавниками, перебирает щупальцами потайная подводная жизнь.
Очень хотелось домой.
До последнего урока Димка кое-как продержался. Но когда на контрольной по математике под костяное постукивание мела на доске начали расти коротенькие грядки примеров, он не вытерпел и расплакался. Цифры на доске вспухли.
