удовольствие. Я люблю хорошее пиво, обожаю качественное оружие, не могу, чтобы не съездить хоть раз в месяц, хоть на пару деньков в лес… Кучу денег я вбухал в детские дома – и это тоже удовольствие, – бандит причмокнул языком и глубоко затянулся.
– Я в Афгане служил. Ничего хорошего оттуда не вынес, кроме того, что идиоты-командиры меня окончательно научили ценить в первую очередь – собственное мнение, потом – китайских мудрецов, а уж напоследок – все остальное…
Со мною в одном взводе был парень – Колька Снегирев – замечательный малый. Своей девушке он почти каждый день письма писал, да не просто так, а стихами! Все говорил ей, какая она любимая, и все время по-разному… Нет, письма он нам не показывал, просто привычка у него была – думать вслух. Вот он ходит и ищет слово, а потом возьмет да и ляпнет какую-нибудь фразу. Ты услышишь – представишь – мурашки по коже! Он словно рисовал словами… или даже лепил… Было четкое ощущение, что можно потрогать все им сказанное, прочувствовать на своей шкуре…
Мы уже собирались домой, да и встряли в одну заварушку. Там поселок был без названия, пришлось его с землей сравнять… В этой земле Колька и остался. Я последнее письмо его привез той самой девчонке, которую он славил, а оказалось, что улицы Счастья в Питере нет… Есть Счастливая, но на ней нет сорок девятого дома…
Лесков выплюнул начинающий тлеть фильтр. Совсем обыкновенный и безыскусный рассказ Майка успокоил и удивил его. Нечто теплое, приятное скользнуло по затылку и поползло вниз. Вот и не верь после, что столкновение с нереальным, мистическим невозможно!..
– Не спали мне тут лес, – бандит поднялся и растоптал окурок в траве.
Лесков оторопело глядел на этого человека и силился прочесть хоть что-нибудь, хоть немногое в его грубом, неживом лице.
– Что, художник? Хочешь ощутить, как радость течет по жилам? – весело, но не улыбаясь, сказал Майк. – Если ты пообещаешь мне исчезнуть, я тебя не убью.
Евгений знал: он обязательно это скажет – последние несколько минут уже знал.
– Ты рискуешь, Майк, – сдавленно проговорил он и закашлялся.
Майк отвернулся:
– Нет. Это Грек… или Ян рискуют. Они меняют костюмы, маски, они идут, черт возьми, дорогой, какой захотят! И однажды уйдут навсегда. А я останусь самим собой. Во всем. У меня одна дорога – моя. У меня один хозяин – мои убеждения. А кто такой Ян? Почему он смеет мне приказывать? – феномен швырнул Евгению в ноги его бумажник. – Я никогда не рискую.
– И многих ты так… отпускал?
– Я о тебе знаю достаточно. Видел, как ты работаешь. Видел, как задышал этот чопорный дом. Видел, как ты, прежде чем клеить обои, рисовал на стенах смешные рожи: Грека, придурка-Москита, мою… Я не хочу тебя убивать. Поэтому, пообещай мне…
– А что будет с Женей?
– Какая разница? Эта баба стольких умыла, и тебя в том числе! «Что будет?» Ян вернет ее Греку, а Грек придушит или отправит обратно в бордель. Какая разница?
– Тебе это кажется справедливым?
Майк досадливо скривился.
– А тебе не кажется, что ты чересчур болтаешь для связанного?
– Извини. Но ты говорил гораздо больше.
Бандит усмехнулся через ноздри.
– Честное слово, приятный ты собеседник. И я давно ни с кем так не говорил, потому что – деловой человек, и времени у меня мало.
– А мне есть, куда спешить?
Майк посерел лицом:
– У тебя два пути. Выбирай. Чертов художник, лучше бы я тебя в Мойке оставил, – убийца взглянул на часы: – Пять минут.
– Да ладно, шучу я… Ничего не выйдет.
– Твою мать! О чем ты думаешь?
– Я думаю о ней, – скривились разбитые губы. – Прости, дружище… Не выйдет.
– Ты же мог хотя бы пообещать…
В холодной руке Майка блеснула финка.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
…Позже,
Когда мы станем помоложе,
Когда мы вырастем из кожи,
То полетим искать безоблачный край…
Около девяти утра Майк прибыл в аэропорт «Пулково», чтобы засвидетельствовать свое почтение Яну Карловичу, прежде чем тот отбудет в Москву. Через одну руку убийца перекинул пиджак, в другой нес небольшой толстенький a’la sac de voyage [10] пластиковый чемоданчик. Хеллер был без сопровождающих.
– В чем дело? Новости из ряда вон? – не разжимая зубов, осыпал он Майка.
– Хотел расставить точки над «i».
– Слушаю, – все так же нервозно бросил немец.
– Тридцать четыре куска.
– Что за сложности?
– Хороший художник был.
Ян откинулся в кресле, глаза потускнели:
– Да. Жаль. Могли бы многое друг другу рассказать и многое вместе сделать… – он вдруг опомнился и встревожено уставился на чемоданчик Майка. – Что здесь?
– Отчет о проделанной работе.
– Что ты мелешь?
– Голова, – пояснил Майк.
– Кретин… Убирайся к дьяволу! Деньги получишь у Грека: мы с ним сочтемся.
Хеллер брезгливо отвернулся, и Майк, более не докучая ему, исчез. Он блистательно выполнил поставленную перед ним задачу, и теперь высокорослая белобрысая персона пионера российского игорного бизнеса его не интересовала.
Спустя часа два Майк стоял на лестничной площадке перед квартирой Яна на Невском. Ему открыл заспанный Владик: мятая рубашка, засаленный воротник, под мышкой коричневая кобура и качающаяся в ней рукоятка «ТТ»:
– Припозднился ты, капитан.
Из глубины квартиры тихо доносился пока еще ленивый, однообразный разогрев темпа «When the music’s over» [11] .
Братва заседала в холле, вернее, наполовину заседала, наполовину залегала. Их было всего двое: Москит в полудреме валялся на диване, Карлик громоздился над журнальным столиком, обильно усыпанным пеплом, облитым водкой и замазанным осетровой икрой. Владик вошел следом за Майком:
– Что же так долго?
– Следы заметал.
Карлик кровожадно оскалился:
– Нарисуй.
Майк сел за столик:
– Ты еще не просох, чтобы понимать глубоко интимные вещи.
– Ой, птаха, пером слаба! Брякнешься! – набычился Карлик.
– Заткнись, Гена, – прогнусил с дивана Москит, недоуменно посмотрел на пиджак Майка – в такую-то
