истребительной схватке, не станет ли обессиленная Россия призом более удачливого Запада.
Германский генерал Гофман чуть позже поставил (в мемуарах) перед Западом вопрос: почему Антанта, выиграв в конечном счете войну и перекроив всю политическую карту Европы, не изменила заодно и условий Брестского мира? Генерал, которого считают едва ли не самым большим военным талантом своего времени, обратил внимание на то, что «Антанте и в голову не пришло вернуть России, своему прежнему союзнику, Польшу, Литву, Латвию, Эстонию, Бесарабию. Напротив, наиболее существенное из сделанного Антантой — это изменение политических взаимоотношений с отторгнутыми от России областями».
В то же время социалисты во Франции, Великобритании и Италии в этот период не проявили солидарности с радикальными социалистами в России. А государственные круги Запада, как бы смирившись с тем, что Россия погрузилась в «бесконечную зиму недочеловеческой доктрины и сверхчеловеческой тирании» (Черчилль), лишившись в лице Вильсона своего самого яркого адвоката универсальных принципов, пошли раздельными путями. Лидером западного сепаратизма стал Ллойд Джордж, объявивший кабинету министров в июле 1919 года, что отныне политика Британии должна основываться не на идеологии, а на традиционном определении национальных интересов.
Итак, из двух тенденций — сближения и разъединения — вторая вышла вперед. Европа отторгла Россию, Россия отторгла Запад. Отныне, и на многие десятилетия, воцарилось взаимное недоверие, выразившееся в изоляционизме советского государства и в санитарном кордоне Запада после первой мировой войны, в Варшавском Договоре и в НАТО после второй мировой войны. И потребуется еще много усилий, прежде чем союз России и Запада из абстрактной схемы превратится в реальность, прежде чем большая Европа — от Владивостока до Калифорнии — снова станет притягательным проектом будущего.
Наступило время подведения итогов в поисках нового модус вивенди России и Запада на историческом изломе их отношений. Бывший посол Бьюкенен критически отнесся к поощрению Западом сепаратизма в ходе русской гражданской войны: «Признание кавказских республик и балтийских государств, подозрения в том, что мы поощряли поляков к аннексии территории, которая этнически является русской, вызвало негодование у многих русских патриотов. Ряды Красной Армии усилило опасение того, что союзники намерены расчленить Россию». Запад должен был понимать, что, отторгнутая Западом, Россия постарается обратиться к единственным доступным для нее источникам индустриализации — германским.
Бывший посол США в России Д. Френсис так оценил возможности германского сближения с Россией: «Немцы по-прежнему демонстрируют свое понимание важности ресурсов России, поддерживая большевиков в их стремлении доминировать в России. Большевистская армия в настоящее время организована и обучена германскими офицерами и германскими торговыми агентами, которые являются единственными иностранцами, которым позволено въезжать в большевистскую Россию. Одно время Германия подвергалась опасности большевистского доминирования, но она остановила этот процесс посредством создания республики, которая только по названию социалистическая (имелась в виду Веймарская республика. — А.У.), но далека от того, чтобы быть советской республикой. Германский ум пытается использовать различные пути и применять дьявольские методы. Любая стратегия годится им, чтобы достичь своих целей. Побежденная Германия пытается завоевать мир, бросая свою беспримерную энергию на хорошо продуманное экономическое овладение Россией и миром… Россия, чье богатство, помимо частных владений, составляет более 20 миллиардов рублей, чье население достигает почти 200 миллионов человек, представляет собой приз, за который Германия сражалась в течение нескольких поколений, во-первых, посредством торгового проникновения (которое могло быть завершено и стало бы постоянным в течение следующего десятилетия), во-вторых, посредством войны, а затем уже посредством большевизма».
Британский премьер меньше боялся неуемной энергии Германии. Перед Россией дилемма (утверждал Ллойд Джордж) заключается в том, что, если она не сможет воссоединиться с Западом, ей придется замкнуться в изоляции. Важно сделать сотрудничество с Западом привлекательным для русских. Если Запад образует синдикат с капиталом в 25 миллионов фунтов стерлингов для приведения в порядок русских железных дорог, Ленин пойдет на сближение. И при этом обязан будет соответственным образом реформировать всю страну.
25 февраля 1922 года Ллойд Джордж предупредил французского президента, что упорство Франции в стремлении изолировать Россию может толкнуть Британию на создание в Европе «новой политической группировки». Откладывать признание России нельзя, иначе она не пойдет на уступки, а западная промышленность, лишенная рынков, будет простаивать. Получив же признание, новая Россия вынуждена будет действовать по международным правилам. Пуанкаре в конечном счете вынужден был согласиться на созыв международной конференции в начале апреля 1922 года. Тем временем Россия устами наркома Чичерина обещала «гарантировать права иностранной собственности в России».
Ллойд Джордж отчаянно бился на Западе. Если коммунисты пришли к власти в России, тут уж ничего не поделаешь. «Но, с другой стороны, было бы глупостью не помочь России возвратиться в семью цивилизованных наций». Если правительства Запада не сумеют наладить экономического развития Европы, «последует восстание рабочего класса». Восходящая звезда консерваторов Стэнли Болдуин в докладе о перспективах мировой торговли подтвердил наихудшие предсказания Ллойд Джорджа. В докладе говорилось, что для Британии — сверхиндустриализованной страны — торговля представляет собой жизненную необходимость, и русский рынок может дать толчок экономическому подъему. Текущая политика пассивности в отношении жертв Версальской системы гарантирует сближение России и Германии.
Возможно, сближение России с Западом на этом этапе (начало 20-х годов) имело свой шанс на реализацию. Этого не произошло по двум причинам. В Советской России к власти приходила изоляционистски настроенная фракция большевиков. На Западе возобладал страх перед тем, что Москва использует сближение для распространения на соседние европейские страны своей социальной доктрины. Последний, видимо, шанс, перед тем как Сталин твердо поставил на изоляцию, имел место весной 1922 года.
10 апреля 1922 года французский министр Луи Барту открыл Генуэзскую конференцию, на которой впервые за послевоенный период была представлена Россия. Советскую делегацию, вопреки ожиданиям, возглавил не Ленин, а нарком иностранных дел Чичерин. Болезнь Ленина, показавшего пример того, что доктринер может стать прагматиком, политического деятеля, знавшего Запад, ослабила интернационалистскую фракцию большевизма. Сталин и его соратники не знали Запада и испытывали по отношению к нему не симпатии, а ожесточение. Чичерин пытался сделать максимум возможного, но у него уже были жесткие инструкции. Сам стиль его поведения был далеко не компромиссным. После его вступительного слова Барту сурово заявил: дело русских не выдвигать предложения, а выслушивать условия Запада. Чичерин спросил, как поступили бы вожди французской революции, если бы британский премьер Питт потребовал восстановления в революционной Франции британской собственности? Старый режим в России рухнул, а участие Запада в интервенции лишило его права требовать старые долги.
Ллойд Джордж не был так непримирим, как Барту, но и он 15 апреля 1922 года указал русской делегации, что мир велик, и если они не пойдут на компромисс, торговля Запада сместится на другие направления, и это «сотрет Россию с карты мира». Насколько «велико» было уважение западных дипломатов к русской делегации, мы читаем в записках одного из британских экспертов — Дж. Грегори: «Чичерин — дегенерат, а остальные, за исключением Красина, евреи». Взаимное озлобление дало соответствующие результаты. Уже на следующий день, 16 апреля 1922 года Грегори телеграфировал в Лондон: «Вся ситуация изменилась». Уединившись через озеро в Рапалло, две страны — прямые жертвы Версальской системы — Россия и Германия сомкнули руки.
А что же Запад? Лидер коалиции — Британия победила в войне и сохранила (даже приумножила) имперское пространство. Но не надолго. Она потеряла империю через два поколения. Франция еще могла в 20-е годы считать себя самой мощной военной державой Запада, но уже через полтора десятилетия она уступила первенство Германии. США убедились в солидарности европейцев, общим строем выступивших против пришельцев, когда дело касалось их региона. США удалились в изоляцию вплоть до Пирл-Харбора. И Запад потерял Россию почти до конца века.
Наивная вера в то, что марксовы законы сами понесут обобществленную экономику вперед, может быть и присутствовала в мышлении вождей русской революции в отдельные моменты 1918–1920 годов, но
