– жениться на девушке с безупречной репутацией;
– заняться внешней торговлей гденибудь за границей.
И вот тогда тебе будут платить суточные больше, чем у бабушки пенсия за месяц, пообещали Жене родители. «Вау!» – так сейчас определяет Чичваркин реакцию школьника Жени на ошеломившую его информацию.
Путь к успеху не задался прямо на старте. В 1988 году, когда Жене исполнилось четырнадцать, пришла пора вступать в комсомол. К тому времени комсомольские билеты уже давно давали почти всем желающим. Ну, школьные хулиганы сами не рвались. А вот те, кто учился хорошо и имел все шансы получить высшее образование, на краснокожую книжицу рассчитывать могли. В любом случае, если молодой человек становился кандидатом на вступление в комсомол, он уже знал: примут обязательно. Иначе его просто не сделали бы кандидатом!
Принимали новичков на собрании комитета комсомола. Их обычно спрашивали об истории молодежной коммунистической организации, задавали обычные для советской мифологии вопросы про «три источника и три составные части марксизмаленинизма». Иногда даже попадались вопросы «с двойным дном»:
– cколько комсомольцев штурмовали Зимний дворец? Ответ: нисколько, комсомол основали в 1918 году;
– сколько стоит хлеб? Правильный ответ: нисколько, хлеб – бесценное достояние советского народа. Ответ неправильный: двадцать копеек за батон.
Разумеется, ответы на все эти вопросы кандидаты знали заранее, и принимали их в 1988 году автоматически. Всегда. То есть, как выяснилось, почти всегда.
Принимавший школьника Женю комитет комсомола сначала единогласно проголосовал за его кандидатуру. Но тут вмешалась парторг школы и потребовала переголосовать. Хотя Чичваркин был одним из лучших учеников класса, но часто хулиганил, причем выступал заводилой. Парторг надолго запомнила строптивого школяра и заставила комсомольцев его «прокатить». «Мне даже вопросов не задавали! Просто сказали, мол, на хуй с пляжа», – и сейчас возмущается Чичваркин.
Теперь о блистательной карьере в какомнибудь престижном для советских людей внешнеторговом представительстве за границами СССР можно было забыть. И отвергнутый комсомолом Женя принялся бунтовать. Он стал ярым антисоветчиком, спорил с учителями и носил с собой в школу портрет Ельцина – партократа-диссидента, разжалованного за выступление с критикой компартии. Он проникся идеологией панков и на всю жизнь полюбил музыку панк-команды «Гражданская оборона», в те годы сочинявшей антикоммунистические песни. Советские реалии не оставляли Чичваркину надежды попасть туда, куда тот хотел, и он ощущал себя изгоем.
Антисоветские взгляды школьник Женя унаследовал от родителей. Те по работе часто бывали за границей и видели своими глазами, как там живется. Мама Евгения особенно любила зарубежные командировки, оттуда она привозила увлекательные истории и яркие фотографии удивительных стран. А про нелицеприятные стороны жизни в СССР Чичваркины узнавали из самиздата. В их квартире книги на полках в шкафах стояли в два ряда: снаружи, первым рядом, обычная художественная литература, а глубже прятались самиздатовские синие обложки с черным шрифтом. «Родители изначально были настроены очень плохо к Советскому Союзу: оба – члены партии, оба – реальные антисоветчики внутри», – вспоминает Чичваркин.
Поначалу школьник Женя смирился, что сытое и благополучное будущее в какомнибудь советском торгпредстве на Западе ему не светит. Но вокруг шла перестройка, и к моменту его выпуска из школы в 1991 году все стремительно поменялось. Теперь уже никто не требовал комсомольского билета для поступления в хороший вуз, и Чичваркин без проблем поступил в МИУ, который к тому времени уже переименовали в Государственную академию управления. К тому времени он уже сформировался как панк-нонконформист, желающий при всем при том жить достойно.
1.3. «Лужники»: продается все
Зарабатывать за один день бабушкину пенсию в 1991 году можно было, не выезжая за границы СССР. Уже в старших классах Чичваркин экспериментировал с перепродажей всякой мелочи: сигарет, грампластинок Апрелевского завода, лака для ногтей, одежды через комиссионные магазины. Зачем он занялся коммерцией? «Вы знаете, мне всегда хватало денег, – признается Чичваркин, – просто хотел жить хорошо».
С малых лет Чичваркин привык, что у него в карманах деньги есть всегда. Хоть какая-нибудь мелочь у него водилась в карманах чуть ли не с детского сада. Без наличных он ощущает дискомфорт и сегодня – в эпоху пластиковых карт и электронных денег.
Хоть какая-нибудь мелочь у него водилась в карманах чуть ли не с детского сада. Без наличных он ощущает дискомфорт и сегодня – в эпоху пластиковых карт и электронных денег.
«Вот сейчас мы с собакой вечером выходим гулять, если у меня нет наличных – я хоть чтото сниму в банкомате, совершенно не предполагая тратить», – признается миллионер. В школе карманные деньги ему давали мама и бабушка: в семье с накоплениями было все хорошо. В старших классах он уже зарабатывал сам.
А в 1991 году в стране разрешили свободную торговлю, и в Москве буквально на каждом углу появились стихийные рынки. Товары для них привозили «челноки», но Чичваркин, вопреки школьным мечтам, сам на закупки за границу не отправился. Вместо этого они с Артемьевым знакомились с командами «челноков» на столичных рынках и перепродавали привезенные другими товары. В 1992 году в Москве открылась легендарная «Лужа» – товарновещевой рынок на территории олимпийского комплекса в Лужниках. Его создали, чтобы поддерживать в сносном состоянии построенные к Олимпиаде-1980 спортивные сооружения, на реставрацию которых денег у властей не имелось.
«Лужа» для Чичваркина стала школой жизни. Там он на собственном опыте проникся базовыми принципами, которые потом применял в «Евросети». Он устроился продавцом в бригаду, торговавшую одеждой. В ней жили по законам Дарвина: например, продавцам вообще не платили фиксированной зарплаты. Вместо нее они получали прибыль от того, что бригада заработала на проданном товаре. Ничего не продал – ничего не получил. Несправедливо? Сегодня Чичваркин считает, что только так можно заставить продавцов выкладываться на работе.
Вторая аксиома, которую усвоил Чичваркин в Лужниках: продать можно все. Эту идею он почерпнул у торговцевцыган, работавших по соседству. «Лужа» формально была оптовым рынком: за вход здесь брали деньги, хотя многие москвичи приезжали сюда за одеждой для себя. Но провинциалы отправлялись в «Лужники», чтобы купить товар на перепродажу. Цыгане паразитировали на них. Они арендовали место около входа в «Лужу» и здесь для горе-«челноков» из провинции разыгрывали целый спектакль: создавали ажиотаж, наваливаясь на свой лоток толпой, покупая у себя же совершенно неходовые товары по завышенным ценам. «Лохи только входят, они еще не знают, что купить, просто хотят стать «челноками» у себя в регионах, видят – все ломятся – и тоже начинают ломиться», – описывает Чичваркин то, что видел своими глазами не раз и не два. Результат: гости из регионов покупают двое дороже рыночной цены «какую-то там хероту», рассказывает экс-торговец «Лужи».
В его собственной бригаде у людей хватало совести, чтобы так не поступать. Но они научились создавать ажиотаж вокруг своего товара другими, более безобидными средствами: устраивали карнавал. Как это работало? Слово Чичваркину:
– Стоим мы както на «Луже» с девушкой, с которой потом долго работали в «Евросети», продаем женские блузки с квадратиками и розочками – с квадратиками остается явно больше, чем с розочками. Надеваем блузки с квадратиками на всех, включая меня. Чтобы поднять интерес к блузкам, я еще розовые «ушки» натягивал на голову, выходил в них и блузке в проход между рядами, подходил ко всем девушкам и спрашивал: «Я вам нравлюсь?» Вокруг люди смотрели, смеялись, показывали пальцами, шутили – абсолютно насрать, главное: были продажи.
