«Пропала суббота», — весело подумал Коля Половинкин, подныривая под эту занесённую руку и тыкая букетом нежно–розовых лилий прямо в серые холодные глаза диверсанта.
Глава 3. Заземление
Гуманоид привыкает ко всему.
Вчера ты боишься каждого встречного. Красномордый адмирал Криф орёт на тебя, надменный командор Пьет гоняет по палубам с дурацкими поручениями, даже собственные товарищи по кубрику, такие же лейтенанты, подкладывают в твою койку вонючих фондорских гипножаб и мочатся в казённый скафандр.
Потом выясняется, что бояться надо гораздо меньшего количества людей, потому что почти все твои обидчики вдруг, — пфф! — украшают вакуум, погребены под завалами алустила, сложены штабелями в корабельных банях, в лучшем случае — купаются в цистернах с противной сладковатой бактой.
А потом ты вдруг превращаешься в капитана сильнейшего Имперского линкора, и тебе не нужно бояться ни адмирала Крифа, — потому что Криф казнён, — ни даже хозяина этого самого корабля, Лорда Вейдера. Потому что борьба за живучесть, пожаробезопасность и герметичность, восстановление планетарных приводов и хотя бы одного генератора щитов, руководство аварийными командами, анализ повреждений и оставшихся ресурсов — всё это не оставляет времени на глупые страхи.
Таус думал, что сразу после аудиенции Вейдер удалится в свою каюту, отдыхать, медитировать, искать пути в Силе — что там положено делать джедаям. Но нет, Владыка ситх всё время был рядом, его приказания всякий раз оказывались точны, а советы — полезны; да и техники становились гораздо покладистее, когда за спиной Тауса вырастала высокая фигура в чёрном плаще.
Вейдер, очевидно, тоже пострадал во время катастрофы. Таус слышал прерывистое дыхание из–под маски, видел, как тёмный джедай иной раз замедлял шаги, словно они причиняли ему острую боль. Но низкий уверенный голос звучал всё так же твёрдо — дух превыше плоти; тем более, что эта плоть, по слухам, наполовину была из пластика и металла.
В кадровых вопросах Вейдер не ограничился повышением Игнази. Он заполнил ряд вакантных должностей на мостике уцелевшими офицерами из 501 Легиона и отряда «Буран». Расчётная десантная нагрузка «Палача» составляла тридцать восемь тысяч бойцов, но в первом рейсе на борту оказалось около пяти. После катастрофы из обоих легионов уцелело менее трёх тысяч. Да, каждый из них отличался умом, сообразительностью, был силён и прекрасно тренирован — но, увы, лишь для действий на поверхности. Многие из легионеров, разумеется, обладали навыками пилотирования десантных средств, однако челнок против Имперского Супер–разрушителя — всё равно что гизка против ранкора. Конечно, при великой нужде можно попытаться погладить… Нужда была велика.
С палубными пилотажными группами дело обстояло ещё хуже. Их кубрики располагались рядом с Основным ангаром, на который пришёлся первый же удар. Уцелело всего около тридцати пилотов — меньше, чем пригодной для пилотирования техники. Вероятно, для подмены выбитого командного состава эти лётчики подошли бы лучше легионеров, но совсем уж раздёргивать их было нельзя: случись что — и линкор можно будет прикрыть только остатками СИД–истребителей. На ионники и турболазеры надежды было мало: оставшихся силовых агрегатов впритык хватало на обеспечение энергопотребления самого корабля, а сдвоенные ионные двигатели палубников были неприхотливы, надёжны и обладали автономностью в пределах двух стандартных суток. Впрочем, Таус не верил, что в случае сколь–нибудь серьёзной атаки «Палач» протянет хотя бы пару часов.
Какими соображениями руководствовался Вейдер, формируя новый командный состав? Наверное, эта его Сила позволяет как–то отличать достойных; Таусу было некогда задумываться. Как бы то ни было, среди вновь назначенных офицеров флотских не было, флотские — каста особая; но роскошествовать уже не приходилось. Поэтому Таус испытал немалое удивление, когда протокольный дроид доложил о прибытии лейтенанта Эклипс, и в залу Резервного оперативного центра решительно вошла гибкая высокая блондинка в строгой тёмно–синей форме Имперского военного флота.
Лаврентий Палыч Берия любил знать всё. Такая работа. Потому и тащил на себе огромных воз научных проектов, старался досконально вникать в тонкости всех технических новинок, с которыми соприкасался: от электронных счётных устройств, которые ещё в 1939 году представил в Московском энергетическом институте профессор Сергей Алексеевич Лебедев, до, — много позже, — атомного проекта.
Да и не в одной работе дело; обладая от природы тонкой, романтичной натурой, Народный комиссар Внутренних дел СССР чувствовал, — он всегда чувствовал, — когда вселенная подбрасывала интересную загадку. Берия, как и всё Советское руководство, знал о предстоящем военном конфликте с Германией, и в других обстоятельствах не стал бы отвлекаться, но сегодня загадка оказалась особенно заковыристой и привлекла внимание Самого.
— Говоришь, никто его не видел? — Сталину крепко нездоровилось. Но спокойный хрипловатый голос звучал всё так же твёрдо — дух превыше плоти; тем более, когда эти дух и плоть носят такое несгибаемое имя.
— Так точно, Иосиф Виссарионович. Этот сержант, Половинкин, утверждает, что следовал за диверсантом от самого Исторического музея, и будто бы люди сами расступались, будто бы невидимка он.
— А как же сам сержант его углядел?
— Говорит, просто почувствовал. А потом заметил водолазный костюм. Ну и пошёл за ним.
— Твоё ведомство?
— Так точно, Иосиф Виссарионович. Но он не на службе был, девушку ждал, я проверил. Он сейчас у нас, до выяснения, можно уточнить.
— Лаврентий, некогда нам уточнять. Сам знаешь… — Сталин не договорил, но Берия понимал его без слов.
— Мои подтверждают. Видели сержанта госбезопасности, шёл по Красной площади с букетом. У самой Спасской вдруг рванулся к воротам, и тут перед ним будто бы из воздуха образовался этот диверсант. Они схватились, пока охрана подбежала, этот Половинкин его уж придушил, насилу отцепили.
— Крепок твой Половинкин, — хмыкнул Сталин. — водолаза придушил.
— Коба, — осторожно сказал Берия, — это не самое интересное.
Он помолчал, подбирая слова поточнее.
— Во–первых, костюм не водолазный, а вроде рабочей робы. Вот только материал мы опознать не можем.
Сталин усмехнулся.
— Роба дешёвая, а материал модный?
— Никак нет, материал обычный. Только его невозможно разрезать — не берёт ни одна сталь.
— Вот из чего надо самолёты делать, Лаврентий. Надёжные были бы самолёты, это тебе не перкаль. — Сталин любил авиацию, уделял ей много сил и не понаслышке знал конструкторскую проблематику.
— Мало того, он не поддаётся воздействию огня. — добавил Берия. — Не горит, совсем. Мы пробовали бунзеновской.
Сталин снова усмехнулся, ослабил воротник. Поздняя вечерняя прохлада почти не снимала с тела болезненный жар.
— Практично, — признал он, снова подумав об авиации. — а что «во–вторых»?
— Во–вторых, — сказал Берия, — этот диверсант вроде бы пытался ударить сержанта то ли какой–то лампочкой, то ли электрической дугой.
— Электрической дугой? — с лёгким сомнением переспросил Сталин.
— Так точно. Но Половинкин у него эту дугу выбил почти сразу, он никого даже не зацепил. Оказалась просто небольшая труба с кнопкой. Мы нажимать не стали, срочно вызвали Патона.
— Евгения Оскаровича? — уточнил Сталин, — он же мостами занимается.
— Обычно мостами, но сейчас он со сто восемьдесят третьим заводом работает, налаживает им автоматическую систему сварки для танков.
