Сколько человек предпочло встретить непрошенных гостей на поверхности, никто не считал. По самым приблизительным данным, — порядка ста тысяч. Едва обе стрелки сошлись на отметке 'двенадцать', захлопнулись последние ворота. Залитые полуденным солнцем улицы опустели.
Мир застыл, затаил дыхание в ожидании неизбежного.
Смирившись.
Диана заперлась в детской, велев матери приковаться наручниками к чему-нибудь устойчивому и неподвижному.
— Тебе необходимо приковать себя наручниками. Ключ забрось как можно дальше, — сказала она и побежала вверх по лестнице.
Лиллиан не решалась спросить, для чего это нужно. Постояв немного, задумчиво перебирая коралловые бусы, она отправилась в кабинет мужа и, порывшись в ящиках стола, нашла то, что искала.
Лиллиан сделала так, как велела Диана, а когда по дому разлетелся одинокий бой старинных часов, щелкнула браслетом на левой руке, приковавшись к металлической конструкции стеллажа, растущей от пола до потолка.
Так, что при всем желании освободиться не удастся.
Так она думала, когда со всего размаху швырнула серебристый ключик в самый дальний угол комнаты. На десяток метров от своего местонахождения.
Наступила тишина. Затишье перед неминуемой бурей, которая могла оказаться всем, чем угодно. Лиллиан сидела неподвижно на полу и смотрела в окно и видела только ровную, сплошную небесную гладь, освещенную невозмутимым и бесконечно добрым солнцем.
В безмолвии Лиллиан слышала свой пульс; шумное, сбивчивое дыхание, но до ее ушей не доносились: четкая, слаженная возня с ракетными установками; отрывистые команды штаба, гремевшие по внутренней связи; молчаливое отчаяние, с которым солдаты ждали начала атаки. Стук мотора в ее груди, казалось, заглушал Вселенную…
В какой-то момент Лиллиан почувствовала, как из кожи проступили холодные капли и, сливаясь в тонкие струйки, устремлялись к пояснице. Вдруг в Лиллиан вспыхнуло единственно верное, не поддающееся контролю желание, — идти строго на северо-восток. Неумолимое течение подхватывало Лиллиан и повелевало покинуть дом, город. Эта женщина даже не представляла, что оно уносило не только ее…
Одни за другими распахивались ворота бункеров, и на пустые улицы высыпала обезумевшая толпа. В едином порыве, движимые одной великой силой, люди, позабыв обо всем на свете, шагали в направлении центра города.
Душный воздух был наполнен голосами, запахами взмокших тел и раскаленного асфальта. Все слились в одно: военные и гражданские, мужчины и женщины, взрослые и дети.
Множество копий металлического цилиндра, которые вскоре окрестили 'сигарами', будто огромные серые бревна на водной глади, зависли над городом. По всему пространству, попадающему в поле зрения, были расставлены эти странные механизмы, — шахматные фигуры на небесной доске.
Меньше, чем через час, все главные площади города наводнили люди, прибывшие из ближайших бункеров. Те, чье путешествие завершилось, терпеливо ожидали дальнейших событий. Несколько площадей в скором времени оказались переполненными до отказа. В то время, пока толпа шествовала по улицам, в направлении, ведомом только ей, 'сигара', повисшая в воздухе над заполненной площадью, вспыхнув ярким белым светом, очертила круг, заключивший в себя всех, находившихся в радиусе двух километров. Люди в нем стояли неподвижно и безразличными глазами смотрели сквозь пространство перед собой…
…Сквозь реальность.
Вторая вспышка — и площадь опустела. И только черные, обуглившиеся трупы людей рассыпались под натиском весеннего ветерка. Постепенно и неизбежно, площадь за площадью, тысяча за тысячей, человечество уступало место под солнцем, право на жизнь. Это происходило повсеместно: все меньше людей, все больше выжженной пыли.
Лиллиан отчаянно пыталась освободиться. Решительно, и бездумно она трясла наручниками, стараясь снять их с затекшей руки. Но, вместо того, чтобы отпустить несчастную, те, наоборот, усиливали свою хватку, и вскоре стальные браслеты впились в хрупкие запястья Лиллиан. Потекла кровь.
Не издав ни единого звука, с каким-то оледенением в серых глазах, не чувствуя боли Лиллиан впилась зубами в закованную руку.
В то место, откуда хлынула горячая алая жидкость…
Дверь была заперта снаружи. Сайрус понял это после нескольких безуспешных попыток открыть ее при помощи кода. Тогда он включил видеофон.
— Мистер Моос, начальник разведки!
Ничего не изменилось. Вместо голоса начальника разведки в динамиках закапали прерывистые 'тире' ожидания. Сайрус снова и снова давал команды видеофону, но на связь никто не выходил. Тогда он нажал на 'тревожную кнопку'.
Ни через минуту, ни через пять никто не ответил. Сайрус бросился к двери. Он кричал, чтобы ее открыли; тарабанил по ней кулаками, пинал; швырнув в стену, разбил в щепки стул.
Тщетно.
Этого не слышал никто.
Потому что, к сожалению или к счастью, Сайрус оказался единственным 'узником' бомбоубежища.
Сидя на полу, прислонившись спиной к непокорной двери, Сайрус думал о том, что могло произойти снаружи. Что могло случиться. Что происходит.
Впервые за много лет он вспомнил детство. Счастливые дни, которые никогда не оживут, теперь, возможно, даже в памяти.
Впервые за много лет он подумал о Боге, который не был для него ни судьей, ни держателем мира.
— Кто ты? — прошептали губы, и Сайрус почувствовал, как из кожи проступили капельки пота…
Солнце бесцеремонно ворвалось в комнату, и Кира, разбуженная его лучами, поморщилась.
— Мама, — взмолилась она, — мне же к третьей паре!
— Хочу, чтобы ты позавтракала со всеми, — сказала Маргарет с улыбкой, — у тебя двадцать минут.
Она поцеловала дочь в щеку и ушла.
Кира завернулась с головой в одеяло.
Но сон улетучился безвозвратно.
— Выспалась, называется! — буркнула Кира, запрыгивая в тапочки.
Редкий момент — вся семья в сборе.
— Доброе утро, дочка! — поприветствовал ее отец.
— Салют, — небрежно бросила Кира и рухнула на стул.
Пятиклассник-братишка уплетал тосты с джемом. Кира потянулась за фруктами.
Новый день девушка предпочитала начинать с апельсинов.
Этот не был исключением.
— И кто это интересно опять разрядил мой плеер? — покосилась Кира на брата. Тот сделал безучастное выражение лица и лишь пожал плечами.
— Ден, у тебя свой плеер есть! — сказала Кира с укором.
— Твой мне больше нравится, — парировал брат, нагло ухмыляясь.
