чапане.
Богданова, по обыкновению, стали поить водкой, после чего повели в подвал, находившийся в гостинице. Там, на полу, он увидел мальчика, которого сейчас же положили на скамейку. Мальчик вертелся и мычал. Янкель сел на него верхом, вынул инструмент из какого–то красного футляра и совершил обрезание, но при этом нечаянно порезал себе палец на левой руке — из пальца пошла кровь. Мальчика, после обрезания, Повернули и, сделав раны на спине, или на шее дали крови стекать в медный таз. Затем кто–то нанес мальчику сильный удар в висок, и тот перестал шевелиться. С полной точностью и отчетливостью Богданов всего происшедшего вспомнить не может, потому что находился тогда под влиянием сильного испуга и выпитой водки. Он Даже хотел убежать, но Юрлов принудил его остаться, после чего жиды стали настаивать чтобы он вынес труп мальчика из подвала и выбросил куда–нибудь подальше. Богданов, в испуге, отказался, но, под влиянием просьб и угроз, обещал это сделать через несколько дней. Тогда его снова начали напаивать водкой.
Спустя некоторое время Богданов, опять отлучась из караула самовольно, пришел к Янкелю и с Юрловым, Берлинским и Зайдманом спустились в подвал. Там связали труп мальчика подтяжками, сложили в сани и повезли на Волгу. У берега Богданов взвалил мертвое тело себе на спину и стал спускаться, но было круто, и он сорвался с своей ношей вниз. Помочь ему подоспел Юрлов. Вдвоем они стали искать проруби, но не нашли, а потому переправились по льду на остров и спрятали труп в кустарник, где Богданов второпях потерял фуражку. Тогда Берлинский дал ему свою, так как живя на вольной квартире, мог незаметно вернуться и без форменной фуражки — в шапке. За свое участие в вывозе трупа он, Богданов, получил от Янкеля плату.
В феврале Берлинский и Зайдман снова позвали Богданова к Юшкевичеру. По дороге оба еврея заглядывали в несколько кабаков, видимо, что–то отыскивая. Наконец, в одном кабаке они увидели Федора Юрлова в штатском платье. Зашли туда и угостили Богданова водкой, а потом продолжали путь уже вчетвером. На Сергиевской улице Зайдман зашел в какой–то дом и вернулся из ворот на улицу в сопровождении незнакомой Богданову женщины, не жидовки. Богданов обратил внимание, что она говорила по–русски чисто, но скороговоркой и, прощаясь, сказала: «Бог с вами».
Придя к Юшкевичеру, Богданов выпил еще водки, а потом, около полуночи, увидел во дворе сани, на которых лежал труп мальчика, чем–то покрытый. В санях расположились Юрлов, Берлинский, Зайдман. Он, Богданов, стал на запятки и поехал к Волге. На повороте у взвоза Богданов, охмелев, сорвался с запяток. Жиды уехали без него и что они дальше делали — ему неизвестно. Не остановились они, вероятно, потому, что на взвозе было очень круто и скользко — трудно удержать лошадь, а кроме того, вблизи стоял будочник.
Он, Богданов, вернулся в город. Найденные в его вещах при арестовании фальшивая борода и парик были доставлены ему Юрловым после того, как вывезли на Волгу первого мальчика, Шерстобитова. Уже тогда Юрлов подговаривал его бежать из батальона и, принеся бороду, парик, обещал также достать фальшивый паспорт.
Оказавшаяся у него, Богданова, за обшлагом рукава пятирублевая ассигнация представляет ту часть платы за вывоз трупа, которую он, Богданов, еще не успел истратить.
Таково вкратце показание Богданова, послужившее ключом для раскрытия дела. Но естественно возникает вопрос, насколько оно достоверно? Разве можно верить пьянице, вору, бродяге, человеку самого низкого нравственного уровня? Разумеется, нет. Слова такого человека, сами по себе, ни малейшего доверия не заслуживают. Вообще, оговор — это такой вид судебного доказательства, к которому надо относиться с наибольшей осторожностью. Но, тем не менее, это есть доказательство и, в иных случаях, доказательство неотразимое. Прежде всего, если оговаривающий не только оговаривает других, но, в то же время, и сам сознается в тяжком преступлении, сознается добровольно, еще никем не заподозренный, сознается, не имея никакой выгоды, никакого расчета сознаваться — то много вероятия, что в его рассказе есть значительная доля правды. Во всяком случае, здесь уже огромная разница по сравнению с тем положением, когда изобличенный преступник просто старается путем оговора свалить часть своей вины на другого, затянуть дело, отомстить или пошантажировать.
Внутренний порыв, элемент раскаяния, хотя бы неполного, хотя бы преходящего, надлежит серьезно учитывать даже и в самом порочном человеке.
Но кроме этой субъективной стороны, все же несколько шаткой, есть еще и объективная, уже совершенно незыблемая. Если рассказ преступника, сознающегося и в то же время оговаривающего других, охватывает целый ряд взаимно связанных, переплетенных событий, фактов и при проверке такого рассказа следствием начинает подтверждаться один факт за другим — оговор вырастает в грозную улику, хотя он и сделан человеком, не заслуживающим никакого доверия.
Придумать, измыслить длинный, подробный рассказ так, чтобы он совпал с обстоятельствами большого, сложного дела, тщательно исследуемого совершенно невозможно. Совпасть может только правда.
Посмотрим, насколько совпал с обстоятельствами дела ужасный рассказ Антона Богданова, за кутеж которого так беспрекословно и кротко расплачивался Янкель Юшкевичер в гостинице.
ГЛАВА III
Как Михель Шлиферман учинил полное запирательство по поводу того, что показал о нем мальчик Степан Капни, так Юрлов, Юшкевичер, Зайдман, Берлинский и Фогельфельд стали совершенно отрицать все, что рассказал о них Богданов. Юрлов заявил, что познакомился с Богдановым лишь после того, как попал в одну с ним роту. Остальные евреи показали, что вовсе Богданова не знают.
Однако солдаты–христиане удостоверили, что Юрлов и Богданов были дружны между собой, что Юрлов еще до поступления своего на военную службу приходил в 1 роту, где служил Богданов; что поздно осенью 1852 г. он явился к Богданову в караул при рабочем доме и оба вместе куда то ушли.
Описывая убийство первого мальчика, свезенного на Волгу, Шерстобитова, Богданов между прочим указал, что Янкель Юшкевичер, совершая обрезание вертевшейся под ним жертвы, порезал себе палец левой руки.
Следователь Дурново произвел немедленно судебно–медицинское освидетельствование Юшкевичера и, действительно, на безымянном пальце левой руки свидетельствуемого был обнаружен рубец, по поводу которого Юшкевичер объяснил, что порезался щучьим зубом. Однако, врач–эксперт удостоверил, что тогда края рубца были бы иные, менее гладкие, здесь же ровность краев указывает, что рана причинена не зубом, а более острым орудием.
На это Янкель Юшкевичер дополнительно объяснил, что он заметил порез, когда чистил рыбу накануне — еврейской пасхи (т. е. по справке 10 апреля 1853 г.) - но, может быть, таковой причинен и не зубом, а ножом.
Однако, врач удостоверил, что и это объяснение невероятно, ибо белизна рубца указывает, что рана причинена не раньше, как месяца за четыре до освидетельствования, происходившего 13 мая 1853 года.
Далее, следствием была отыскана свидетельница Чернышева, которая показала, что в декабре 1852 г. вечером, проходя около дома «Петербургской» гостиницы, она встретила жида Янкеля, державшего за руку мальчика лет десяти. Янкель говорил ему: «иди», а мальчик, упираясь, хотел освободиться.
Другая свидетельница, Ирина Попова, показала, что, служа стряпухой у цехового Цыганова, квартирующего рядом с Янкелем Юшкевичером, она незадолго до масленицы 1853 года услыхала донесшийся из квартиры жалобный детский крик. Начав прислушиваться, она различила слова: «отпустите, лучше тятенька вам денег даст». Потом послышался какой–то шорох и все затихло. Попова прошла на квартиру Юшкевичера узнать, кто кричал, но в дверях ее остановила старшая дочь Янкеля и не пустила в квартиру, а на вопрос о странном крике ответила: «это дети играют». Попова тогда же рассказала о случившемся Цыганову, который ее ссылку впоследствии и подтвердил.
Спустя довольно много времени после ареста Юшкевичера, от ремесленников–христиан, поселившихся на его бывшей квартире, стало известным, что в темной комнате, где была раньше спальня Юшкевичера и его жены, замечены на полу какие–то странные пятна, которые не смываются даже горячей водой.
