Власенко хороший парень. Только почему-то стесняется своих пяти курсов филологического факультета, щеголяет жаргоном, носит за голенищем этот нож, которым, правда, наловчился открывать консервы, пьет чистый спирт, при случае может «выразиться». А вместе с тем отличный переводчик, хороший разведчик и смелый парень.
Я задал дьявольский темп. В голове цифры, одни только цифры. Вкалываю, как автомат. Интересно, сколько групп сейчас даю? Скорость нужна — приказ срочный. Но вот и подпись: «Начальник штаба корпуса полковник Новиков».
Ура! Можно немного передохнуть. Но недолго. Валька бросает мне копию шифровки и мчится на рацию, а я снова вкалываю. Локоть уже занял свой боевой пост, можно работать. Каждое возможное искажение нужно подавить в зародыше. Вот я и сижу расшифровываю свой только что зашифрованный текст. Все-таки за столом работать лучше. Ноги затекли, и спина устала.
Так, все правильно. Сегодня ночью дадим фрицам по шапке. По лощине пойдет танковая бригада. Я видел танкистов оттуда. Недавно получили новые машины, ребята что надо. Им только прорваться через горловину, а там…
Я кончаю, укладываю документы, вылезаю из ямы. Искажений немного — всего лишь три группы. Надо передать на рацию. Сую записку Локтю и заваливаюсь на спину, подложив под голову сумку. Локоть недоволен. «Опять мальчики не поедят вовремя», — наверняка думает он. Его оторвали от кашеварения, заставили бежать на рацию. Нехорошо. Локоть бережет нас, читает порой нудные нотации, но вообще мужик отличный, мы его очень любим.
Он галопом сбегал на рацию и уже возится с обедом. Наконец-то дорвался. У него на большой вышитой салфетке (из дому, кубанская) бутылка с молоком, концентрат, сахар и масло. Сейчас он согреет молоко и будет поить Вальку. У Вальки сильнейший бронхит. Он кашляет ночами напролет, давно уже не высыпается. Он очень верный друг, толстый Валька, учитель математики из сибирской деревни.
За последние дни он осунулся, щеки ввалились. Локоть боится за Валькины легкие, готовит для него смесь молока с маслом и еще какие-то специи.
Обед уже готов, а Вальки еще нет. Что он там делает, на рации?
Видно, ждет подтверждения, что телеграмма получена. Потом последует просьба повторить какие- нибудь группы, искаженные при передаче. И уже тогда все. Мы свое дело сделали.
Сейчас два часа дня. А в два часа ночи начнется. Как там ребята — Пашка Кирсанов и толстый капитан Окунев? Завтра мы к ним сходим, фашистов вышибут из лощины, и мы сходим…
— Младший лейтенант!
Что это? За мной прибежал старшина Кривченко, ординарец полковника. Машет рукой — значит что-то спешное! Так и есть.
— Вас гвардии полковник кличут. Срочно!
Вскакиваю, расправляю гимнастерку, одергиваю ремень, надеваю пилотку и бегу. Толстая сумка бьет меня по спине, я придерживаю ее рукой, прижимаю к бедру. Нас легко узнать по этим тяжелым спецсумкам. Правда, солдаты на этом основании иногда принимают нас за медиков, но мы узнаем друг друга сразу.
Я добегаю до землянки, скатываюсь по ступенькам, открываю дверь.
— Товарищ гвардии полковник, младший лейтенант Лопухов по вашему приказанию прибыл!
Квартирку полковнику отделали шикарно. Два больших окна раздвижной стол, стеллажи с книгами. Этот порядок сохраняется незыблемо, куда бы мы ни попадали. Так что для нас комната начальника штаба всегда выглядит одинаково.
Новиков сидит за столом мрачный, черные лохматые брови сдвинуты, тяжелый бритый череп навис над картой. Он поднимает голову и выразительно смотрит на меня. В землянке много народу. Валька (вот куда он задевался!), начальник связи майор Сущевский, подполковник Скворцов и Власенко. Здесь же старшина Сычев — лучший власенковский разведчик. Все они тоже смотрят на меня, будто видят в первый раз.
Валька дергает головой, сдерживая кашель. Сейчас его прорвет, он закатится на полчаса. — 'Валька багровеет, сдавленно бухает два-три раза, но удерживается от сильного кашля.
Все молчат, я тоже молчу, совсем не понимая, что же происходит. Наконец молчание нарушает сам Новиков:
— Слушайте, товарищ младший лейтенант, мы хотим посоветоваться с вами по очень важному делу.
«Советоваться», «младший лейтенант»… В чем дело, зачем так торжественно? Я давно уже усвоил нехитрую армейскую истину. Если начальник, с которым у вас прекрасные отношения, вдруг тан официально обращается к вам — значит, или вами недовольны, или приходится давать тяжелое поручение.
Новиков продолжает:
— Плохо в дальней дивизии. Не могут расшифровать боевой приказ — оба шифровальщика вышли из строя.
— Убиты? — вскрикиваю я. Полковник качает головой.
— Окунев ранен, а лейтенант Кирсанов, к сожалению, убит. Вы ведь знали его давно?
— Нашего выпуска, — говорю я тихо. «Пятый, — добавляю про себя, — пятый наш погиб». Но теперь понятно, зачем меня позвали. Я поднимаю голову.
— Вижу, вы поняли, зачем я вас вызвал, — говорит Новиков. Он встает и делает по комнате несколько шагов, позвякивает новенькими подковками по свежевыструганному полу. — Наде пробраться к ним. Мы, разумеется, постараемся продублировать боевой приказ через нарочного, но, понимаете сами, нельзя оставить дивизию в такой ответственный момент без шифровальной связи.
— Разведчики не дошли, как же он доберется? — скептически замечает Скворцов. — Парень не обстрелян, в боях не был. Напрасно угробим.
— Вы не были в боях? — спрашивает полковник. В боях я не был действительно. Неделями не спал, работал. Под бомбежками работал, через Днепр на бревне переправлялся, потом вплавь. Доплыл. Из земли вырывали — снаряд угодил прямиком в землянку. А вот в боях…
— В боях не приходилось бывать, товарищ гвардии полковник…
Что он тянет? Ведь время идет. Валька не может. Значит, я — больше некому. И еще одно — лощину надо разминировать. Ведь туда пойдет танковая бригада. Надо делать проходы. Как об этом узнают в дивизии? Открытым текстом не скажешь.
Новиков смотрит на меня пристально.
— Вы согласны?
Меня спрашивают? Пашку убило, а меня спрашивают! Дивизия остается без связи, а меня спрашивают! Я боюсь, что голос может сорваться, и говорю, нарочито растягивая слова:
— Товарищ гвардии полковник, прошу немедленно командировать меня в распоряжение начальника штаба дивизии для прохождения дальнейшей службы. Разрешите убыть?
Скворцов недовольно крякает.
— Ну, куда? Ухлопают, и все.
— Пойдете со старшиной Сычевым — он опытный разведчик, — говорит Новиков. — Прошу вас обоих поближе. И вы, капитан, тоже, поскольку вы докладчик, — это уже к Власенко.
Капитан не спеша показывает на карте наш путь. Я плохо ориентируюсь на местности, путаю ориентиры, не запоминаю особенности рельефа и все такое прочее. А с картой я вообще имел дело раз в жизни, когда сдавал экзамен по топографии. Поэтому я так мрачно смотрю на это тесное переплетение тонких полос, кружков, штрихов и цветных пятен и чувствую, что в глазах начинает рябить.
Тонкий мизинец капитана легко скользит по карте. Я впиваюсь в нее всем существом. Сычев стоит рядом с отсутствующим видом. Ему карты не нужно, он знает всё наизусть, знает со всеми тонкостями, с часовыми, воронками, знает, где стоит какая мина, сколько лет фрицу, сидящему в передовом охранении.
Я этого ничего не знаю, но должен знать и буду знать…
Мы выходим от полковника в три. Час потрачен на боевой приказ. Учили наизусть: бумаг брать не положено. Идем молча, как пристегнутые друг к другу. Я повторяю дорогу, мысленно путешествую по карте. Сычев шагает вразвалочку, легко переступая своими полосатыми ногами. Шик разведчиков — легкие
