Поручение

Реймонд Карвер Поручение

Чехов. Вечером двадцать второго марта 1897 го­да он отправился ужинать со своим другом и конфидентом Алексеем Сувориным. Суворин был баснословно богатым книгоиздателем и газет­ным магнатом, реакционером, человеком из низов, — его отец сражался рядовым в битве при Бородине. Дед его, как и дед Чехова, был крепостным. Лишь это их и роднило — в обоих текла крестьянская кровь. В остальном — и по убеждениям, и по темпе­раментам, они совсем не сходились. И все же Суво­рин был одним из немногих близких друзей Чехова, и Чехов любил его общество.

Разумеется, они выбрали лучший московский рес­торан — «Эрмитаж», бывший особняк; на то, чтобы отведать там ужин из десяти перемен, включавший, конечно же, вина разных сортов, ликеры и кофе, могло уйти несколько часов, даже большая часть но­чи. Одет Чехов,был, как всегда, безукоризненно — черный фрак и жилет, всегдашнее пенсне. Выглядел он в этот вечер почти так же, как выглядит на фото­графиях того периода. Казался безмятежным, ожив­ленным. Обменявшись рукопожатием с метрдоте­лем, он обвел взглядом огромную залу. Она была за­лита ярким светом роскошных люстр, за столами сидела изысканно одетая публика. Непрестанно сно­вали официанты. Чехов уселся за столик напротив Суворина, как вдруг, совершенно внезапно, изо рта у него хлынула кровь. Суворин с помощью двух офи­циантов отвел его в уборную, где они попытались остановить кровотечение, прикладывая лед. Потом Суворин отвез Чехова в отель и велел приготовить ему постель в собственных апартаментах. Позже, после еще одного горлового кровотечения, Чехов согласился, чтобы его перевезли в специализиро­ванную клинику, где лечат туберкулез и прочие ле­гочные болезни. Когда Суворин навестил его, Чехов извинился за случившийся третьего дня в ресторане «скандал», однако продолжал настаивать, что ниче­го серьезного ему не угрожает. «Больной, — записал Суворин в дневнике, — смеется и шутит по своему обыкновению, отхаркивая кровь в большой сосуд».

Младшая сестра Мария навестила Чехова в клини­ке в конце марта. Погода стояла отвратительная, шел мокрый снег, повсюду громоздились обледенев­шие сугробы. Мария с трудом нашла извозчика, что­бы доехать до лечебницы. Пока добралась, успела переволноваться и впасть в отчаяние.

«Антон Павлович лежал на спине, — пишет Мария в своих воспоминаниях. — Говорить ему было запре­щено. Поздоровавшись с ним, я, чтобы скрыть чув­ства, отошла к столу». Там, среди бутылок шампан­ского, банок икры, букетов от доброжелателей она увидела нечто, поразившее ее в самое сердце: карандашный рисунок, явно сделанный специалистом, легкие Чехова. Врачи часто делают такие наброски, чтобы показать больному, каково, на их взгляд, со­стояние дел. Легкие были прорисованы синим, но верхняя часть закрашена красным. «Мне стало ясно, что они поражены болезнью», — пишет Мария.

Посетил больного и Лев Толстой. Персонал ле­чебницы с благоговением взирал на величайшего русского писателя. И, возможно, самого знаменито­го человека в России. Разумеется, ему разрешили пройти к Чехову, хотя «посторонних» к больному не допускали. Врачи и сиделки трепетали от подобост­растия, провожая сурового бородатого старика к Чехову в палату. Толстой был невысокого мнения о пьесах Чехова (считал их чересчур статичными и недостаточно нравоучительными. «А куда с вашими героями дойдешь? — спросил он Чехова однажды. — « С дивана, где они лежат, до чулана и обратно?»), од­нако ему нравились чеховские рассказы. А кроме то­го, он попросту любил Антона Павловича. Он как-то сказал Горькому: «Ах, какой милый, прекрасный че­ловек: скромный, тихий, точно барышня! И ходит, как барышня. Просто — чудесный!». А в дневнике Толстого (в те времена почти каждый вел дневник) есть запись: «Я очень рад, что люблю... Чехова».

Толстой размотал шерстяной шарф, снял медве­жью шубу и опустился на стул у постели Чехова. То, что больному, принимавшему лекарства, запрещено было говорить, а уж тем более вести беседу, его не остановило. Чехову выпала роль зачарованного слу­шателя, пока граф развивал перед ним свои теории о бессмертии души. По поводу этого визита Чехов впоследствии написал: «Он... полагает, что все мы (люди и животные) будем жить в начале (разум, лю­бовь) , сущность и цель которого для нас составляет тайну. (...) такое бессмертье мне не нужно, я не по­нимаю его, и Лев Николаевич удивлялся, что я не понимаю...».

Тем не менее, Чехов был очень тронут заботой, которую проявил, посетив его, Толстой. В отличие от Толстого он не верил, причем не верил никогда, в жизнь после смерти. Он вообще отрицал то, что нельзя проверить одним из пяти чувств. Что касает­ся его взглядов на жизнь и писательское ремесло, он однажды упомянул, что «политического, религиоз­ного и философского мировоззрения у меня нет, я меняю его ежемесячно, поэтому я вынужден ограни­читься лишь описанием своих героев — как они лю­бят, женятся, заводят детей, умирают, как они гово­рят».

Ранее, еще до того, как у него выявили туберкулез, Чехов сказал: «Когда мужика лечишь от чахотки, он говорит: 'Не поможет. С вешней водой уйду'» (сам Чехов умер летом, в страшную жару). Когда ему са­ мому поставили тот же диагноз, он постоянно пы­тался доказать, что все не так уж и плохо. Такое впе­ чатление, что почти до конца он был уверен, что сможет перебороть болезнь, как какой-нибудь затя­ нувшийся катар. Даже в самые последние дни он го­ворил, и вроде как верил этому, о возможности вы­ здоровления. В письме, написанном незадолго до смерти, он даже сообщает сестре: «здоровье входит в меня пудами» и утверждает, что в Баденвейлере ему стало гораздо лучше.

Баденвейлер — курортный городок на водах в за­падной части Шварцвальда, неподалеку от Базеля. Почти из любой его точки видны Вогезы, а воздух в те дни там был чистым и целительным. С незапамят­ ных времен русские ездили туда купаться в горячих минеральных источниках и совершать променады по бульварам. В июне 1904 года Чехов отправился туда умирать.

В начале месяца он одолел тяжелый переезд из Москвы в Берлин. Его сопровождала жена, актриса Ольга Книппер, с которой он познакомился в 1898 году на репетициях «Чайки». Современники восхи­ щались ее сценическим дарованием. Она была та­лантлива, хороша собой, моложе будущего мужа поч­ти на десять лет. Чехов влюбился в нее с первого взгляда, однако доказывать серьезность своих чувств не спешил. Он в принципе предпочитал су­пружеским узам легкий флирт. В конце концов, по­сле трех лет ухаживания, наполненных расставания­ми, письмами и неизбежными размолвками, двад­цать пятого мая 1901 года они тихо обвенчались в Москве. Чехов был невероятно счастлив. Он назы­вал Ольгу «лошадкой», иногда «собакой» или «собач­кой». Еще он любил говорить «индюшечка» или про­сто «моя радость».

В Берлине Чехов обратился к известному специа­листу-пульмонологу, некоему доктору Карлу Эвальду. Однако, по словам очевидца, осмотрев Чехова, док­тор только воздел руки и, не сказав ни слова, вышел из кабинета. Болезнь зашла слишком далеко: доктор Эвальд гневался на себя за то, что не может сотво­рить чуда, а на Чехова за то, что тот так болен.

В отеле Чехова посетил русский журналист, кото­рый потом отправил своему издателю такую теле­ грамму: «Дни Чехова сочтены. Судя по всему, он бо­лен смертельно, страшно худ, постоянно кашляет, при малейшем движении начинает задыхаться, и у него высокая температура». Тот же самый журна­лист видел Чеховых на Потсдамском вокзале, где они садились в поезд до Баденвейлера. По его словам, «Чехов с трудом поднялся по небольшой лесен­ке на перрон. Чтобы отдышаться, ему пришлось на несколько минут присесть». Чехову вообще было больно двигаться: ломило ноги, мучили боли внут­ри. Болезнь распространилась на пищеваритель­ный тракт и позвоночник. Жить ему оставалось меньше месяца. О своем состоянии он теперь гово­рил, по словам жены, «с почти беспечным равноду­шием».

Доктор Шверер, один из многих осевших в Баден-вейлере врачей, неплохо зарабатывал лечением обеспеченной публики, которая приезжала на ку­рорт избавляться от всяческих хворей. Среди его пациентов были больные и немощные, были и про­сто старые ипохондрики. Чехов стоял среди них особняком: случай явно был безнадежный, жить больному оставалось считанные дни. А больной был очень знаменит. Даже доктор Шверер знал его имя: он читал рассказы Чехова в немецком журнале. Ос­мотрев больного в начале июня, он выразил восхи­щение чеховским даром, однако свои профессио­нальные выводы оставил при себе. Ограничился тем, что прописал пациенту диету из какао, овсянки, обильно сдобренной сливочным маслом, и земля­ничного чая. Чай предназначался для того, чтобы больной мог спать по ночам.