'Она вышла накануне пожаров — левая интеллигенция виновата в них! 'Студенты — вот поджигатели!!' — кричала масса, а за нею и часть печати'.
Так ли это? Не вернее ли повернуть фразу и сказать: 'Кричала часть печати, а за нею и масса?'[73].
Конечно, и до появления газетных статей с обвинениями город был полон самых разнообразных слухов о поджигателях; винили и студентов, и поляков, и офицеров, и помещиков, и др. Иначе и быть не могло во время такой паники. Но до появления газетных статей эти обвинения не носили политического характера. Пантелеев, повторяя слова 'Северной пчелы', № 157, отмечал, что 'в высших классах почти единогласно пожары связывают с последней прокламацией'[74]. Баллод подчеркивал, что толки о студентах и революционерах-поджигателях велись 'с ведома царской полиции'[75].
Известно огромное число откликов на пожары (подробнее см. о них в статье С. А. Рейсера 'Петербургские пожары 1862 года'); ниже мы публикуем ряд еще не известных откликов, почти все они полны обвинений против 'западных пропагандистов' и студентов, но стоит всмотреться в даты этих писем, дневников и воспоминаний, как станет очевидно, что все они, за редчайшим исключением, писаны после появления обвинений в печати. Единственный, кто уже 24 мая упомянул о связи пожаров с прокламацией, был А. В. Никитенко, но его запись ('Толкуют о поджогах. Некоторые полагают, что это имеет связь с известными прокламациями…'[76]) никак нельзя отнести к толкам городских масс. Не следует также забывать, что Никитенко как редактор 'Северной почты' был близок к Министерству внутренних дел, дневник его за май и июнь пестрит записями о встречах с помощником министра и министром[77]. Вспомним также о дружеских отношениях Никитенко с А. К. Гедерштерном, видным сотрудником III Отделения[78].
Проследим дальше его дневник. 30 мая он записывает:
'Рассказам, слухам, толкам нет конца'.
31-го — уже после появления в печати определенных обвинений — Никитенко приходит к выводу, что 'несомненно, кажется, что пожары в связи с последними прокламациями'.
И лишь 4 июня появилась запись:
'Народ толкует, что поджигают студенты, офицеры и помещики'[79].
Ставился вопрос о связи пожаров с прокламацией и в двух запрещенных цензурой статьях журнала братьев Достоевских 'Время', которые мы публикуем ниже.
То же, но еще более резко высказала 'Искра' в № 22 от 15 июня. В заметке с характерным заголовком 'Не всякая кучка людей — народ и не всякой кучки голос — голос народа', говоря о связи пожаров с прокламацией, 'Искра' писала: 'Народ не только не мог иметь такого мнения, а не имеет, конечно никакого понятия о самих прокламациях. Подобная мысль могла родиться в кружке людей, читающих и знающих о прокламациях. Здесь эта мысль родилась, здесь она и умерла бы. Оглашение ее посредством печати было верным средством к ее распространению'.
Баллод вспоминал:
'Стали говорить, что поджигают революционеры. В подтверждение своих предположений стали указывать на 'Молодую Россию', где говорится, что поводом к взрывам революций обыкновенно бывают какие-нибудь народные несчастья и что несчастья эти революционеры хотят вызвать массовыми пожарами'[80].
Неужели городские массы могли быть источником таких сложных выводов?
Наглядным примером того, что мысль о связи пожаров с прокламацией — и тем самым, что поджигают революционеры, — родилась, как писала 'Искра', 'в кружке людей читающих' и оттуда лишь проникла в массы, могут служить и публикуемые ниже три письма М. Г. Карташевской к В. С. Аксаковой 26-27 мая, 3 и 10 июня. Все три письма полны слухов и толков, все они говорят о поджогах, но в первом нет ни слова о политическом характере, вторые два, написанные после появления газетных статей, полны бранью по адресу Герцена и 'левых'.
Нельзя не отметить также, что прокламация 'Молодая Россия' была адресована не простому люду Петербурга — мастеровым, фабричным, ремесленникам, лавочникам, а передовой студенческой молодежи. Она толковала о конституции, о Ледрю-Роллене, Луи Блане, Блюмере, Орсини, якобинцах, 48-м годе и т. д., пересыпана иностранными словами: антагонизм, диаметрально, централизация, федерация, радикализм, инициатива, эшафот, элемент и проч.
Трудно не согласиться с запрещенными статьями журнала 'Время', что до обвинения студенчества 'дошел не сам народ, а очень может быть, они перешли в него извне'. Остается лишь выяснить, что следует понимать под словом 'извне'? Была ли это 'читающая публика' или правительство? Посмотрим, как было дело.
14 мая появилась прокламация, а 18-го Долгоруков писал Валуеву:
'Вот <…> экземпляр прокламации, которую я вам показывал утром. Оставьте ее у себя, если у вас ее еще нет, и постарайтесь, если возможно, установить по шрифту и бумаге, откуда может исходить листовка. Мы, со своей стороны, тоже этим займемся…'[81]
Письмо устанавливает два факта: правительству не известно, откуда идут прокламации, и разбросаны они далеко не в таком количестве, о котором говорят современники, так как в этом случае начальник III Отделения не мог бы 18 мая сомневаться в наличии у министра внутренних дел экземпляра прокламации, разбросанной 14-го числа.
Другое письмо Долгорукова к Валуеву 13 июня 1862 г., опубликованное в свое время Лемке, уже не оставляет никаких сомнений в том, что еще в середине июня правительство не знало, что прокламация напечатана в России, и думало, что она идет из Лондона.
Говоря о письме Горчакову, полученном от Бруннова и прилагая его к посылаемому письму, Долгоруков писал:
'Судя по их мнению, 'Молодая Россия' напечатана вовсе не в Лондоне, а в России'64. Всеподданнейший отчет Голицына в 1871 г. о работе следственной комиссии за 1862-1871 гг. подтверждает, что и в 1871 г. правительство не знало, кто напечатал прокламацию'[82].
Почему же оно еще в конце мая через инспирируемую им печать пытается связать пожары с прокламацией и поддерживает обвинение против всего студенчества? Это может служить еще одним серьезным обвинением против правительства.
Письма современников, иногда полные ложных слухов, при критическом рассмотрении могут помочь освещению столь загадочного вопроса: кто поджигал?
В письме М. Г. Карташевской В. С. Аксаковой из Петербурга (26-27 мая 1862 г.) читаем:
'…У нас такие страшные пожары, что весь город был в волнении. По семи пожаров в день. Куда ни обернешься, везде дым и пламя. Никакого нет сомнения, что это поджигательство, даже, говорят, многих схватили с зажигательными снарядами. Пожары эти недаром <…> от поджигательства не спасешься'.
27 мая.
Карташевская добавляет:
'…Сегодня распустили в городе слух, что будет страшный пожар, и полиция приняла уже меры…'[83]
3 июня 1862 г. Карташевская снова писала Аксаковой:
'Накануне, в ту минуту, как надобно было посылать человека с приказанием за нами выехать, вспыхнул страшнейший пожар и так близко от нас, что на наш двор перекидывало горячие головешки. Все экипажи наши стояли заложенные, чтобы переехать к кому-нибудь из знакомых. Подожгли Апраксин двор, это толкучий рынок, занимающий огромное пространство, почти весь состоящий из деревянных лавчонок. Можешь себе представить, как страшно все вспыхнуло, но пожарная команда действовала так отлично, что пожару не дали распространиться; невозможно было спасти только
