банки сразу. Не нужно было быть провидцем, чтобы понять, кто передо мной: трясущиеся руки, неестественная худоба, синевато-желтое лицо и затуманенные глаза говорили сами за себя. А исходящий от него едкий запах ацетона подсказывал «ранг» этого служителя «культа морфия».
— И сколько сейчас нужно украсть, чтобы получить долгожданный шприц? — доброжелательно полюбопытствовал я.
Невидящие глаза смотрели сквозь меня, не понимая вопроса или же вовсе не слыша его.
— Я просто хочу узнать, какова сегодня минимальная ставка души, — пояснил я. — Сколько надо заплатить, чтобы все потерять?
— Пошел ты! — хрипло сказал он и подхватил с полки ещё одну банку.
— Дешево, — констатировал я. — Даже обидно. Стараешься, стараешься, строишь планы и разрабатываешь комбинации, а требуется гнусный и скучный примитив… М-да…
Я вздохнул и посмотрел на стоявшую в отдалении сгорбленную старушку. Близоруко склонившись над ценниками, она рассматривала написанные на них цифры. Выбрав самую дешевую баночку, положила её в сумочку и пошла дальше, шаркая по кафельному полу разбитыми ботинками. На том месте, где она только что стояла, остался лежать завернутый в пакет из-под молока тощий кошелек.
— Иди, что же ты, — сказал я наркоману. — Там вся её пенсия. Только сегодня получила… Тебе хватит на один раз…
Он недоверчиво покосился на меня, поставил банку на место, оглядываясь по сторонам подошел к свёртку и поднял его. Ощупав, положил в карман и, не теряя больше времени, бросился из магазина.
Я посмотрел ему вслед, перехватил корзину поудобнее и направился дальше, разглядывая выставленные на полках товары. Наполнив корзину, подошел к кассе и пристроился в хвост длинной очереди.
Возле соседней кассы бессильными слезами плакала потерявшая деньги старушка. Массивная, словно вылитая из бронзы, контролерша вынимала из её корзины на прилавок скудное содержимое.
— Светлана Юрьевна, — окликнула её светловолосая девчонка, сидевшая за соседней от меня кассой. — Пропустите её, я заплачу за бабушку. Сколько у неё?
— На восемь девятьсот, — баском отозвалась контролерша. — Делать тебе нечего, Катя. Их сейчас как тараканов развелось, а у тебя ребенок маленький. Всех ведь не пережалеешь.
Я невольно улыбнулся — это была моя любимая фраза. — Дай Бог тебе здоровья, милая, — бормотала старушка, принимая из рук девушки чек. — Дай Бог… Все потеряла… Как дальше жить? Никого ведь у меня… Как же я потеряла-то все?.. Ох, беда…
Миновав кассу, она остановилась возле витрины и, поставив потертую сумку на пол, принялась суетливо шарить по карманам.
Сидевшая за «моей» кассой девица с крашенными в ярко-рыжий цвет волосами бодро считала стоявшему передо мной мужчине стоимость товаров:
— Два сто, плюс два сто будет четыре семьсот, пять пятьсот, плюс пять триста будет одиннадцать двести… Итого, с вас двадцать две четыреста… Следующий.
Я протянул ей корзину.
— С вас сорок одна четыреста.
Я посмотрел ей в глаза и протянул пять тысяч. Она бодро отсчитала мне сдачу десятью пятидесятитысячными купюрами и гаркнула:
— Следующий!
— Дайте мне ещё вот тот лотерейный билет, — по просил я.
— Тысяча, — сказала она, приняла у меня тысячу, протянула лотерейный билет и ещё пять стотысячных купюр. Оттолкнув мою корзинку в сторону, бросилась на следующую жертву:
— Две пятьсот, плюс две пятьсот…
Я подошел к соседней кассе и протянул светловолосой девушке билет:
— С днём рождения, Катя.
Она удивленно посмотрела на меня:
— У меня день рождения был месяц назад.
— Но тогда-то я поздравить не успел, — резонно заметил я. — Бери, курносая, за этим номером тебя ждёт та самая машина, о которой ты так долго мечтала.
— Разыгрываете? — улыбнулась она. — Откуда вы знаете про машину? Вы знакомый кого-то из работников универсама?
— Я — бабушка директора, — сказал я, опуская лотерейный билет ей в карман халата.
— Нет-нет, я не возьму… От незнакомого человека… — Меня Васей зовут. Теперь мы знакомы, и дальнейших препятствий к принятию подарка я не вижу. И не спорь со мной, курносая, это бесполезно.
На улице я посмотрел на своё отражение в витрине магазина. Отражение заинтересованно уставилось в газету, которую держал в руках парень, сидящий на поребрике. Вытянув шею, оно заглядывало ему через плечо и восхищенно качало головой.
— Что интересного пишут? — спросил я.
— Церковь заплатила актеру, сыгравшему в фильме роль Христа, сто миллионов долларов, чтобы тот больше не снимался ни в одном фильме, — прочитало мне вслух отражение.
Я окинул взглядом стоящих возле входа в универсам нищих, взглянул на одетых в ветошь старушек, греющихся на солнышке возле подъезда, на безногого, сидящего в инвалидной коляске с протянутой рукой возле кооперативных ларьков, и кивнул:
— Тоже дело. Кто надоумил?
— Самое смешное, что не наши, — развел руками призрак. — Вернее, наши… но «не наши»…
— Кто-то сказал, что, когда дело вырастает до определенных масштабов, оно вполне может обойтись без основателя, — задумчиво сказал я. — Это-то для меня и отвратительно. Мне не остается работы. Скучно. У меня уже не хватает фантазии на что-то новенькое. Только придумаешь — глядь, а оно уже есть. Все, как у меня и было задумано, только уже выполнено и перевыполнено… Я дал им деньги, теперь остался без работы. Сам себе свинью подложил. Там, где есть деньги, дьявол не нужен… Вот посмотри, какая прелесть…
Я указал на стоящий рядом с соседним домом «шестисотый» «Мерседес», блестящий в лучах весеннего солнца идеальной полировкой. Вокруг машины ходил облаченный в рясу розовощекий священнослужитель, сбрызгивал «Мерседес» из стеклянного флакончика и неустанно бормотал. Затянутый в джинсу и кожу владелец машины снисходительно наблюдал за его действиями.
— Это он что делает? — опешило отражение.
— Освящает, — пояснил я. — Теперь и это называется «богослужением». Прав был похмельный Соломон: «Все суета и томление духа»… Как думаешь: раньше кобыл и меринов освящали? Всего две тысячи лет… Две тысячи лет после величайшего события в истории! Две тысячи лет, как мир перестал быть моим и обрел право выбора… И ты не поверишь, но мне это даже не нравится. Меня интересуют борьба, интриги, трудности… Разумеется, субъективно. Объективно: все хорошо, все так и должно быть… А вот и мой старый знакомый…
Я посмотрел на крышу дома, возле которого стоял «Мерседес». Фигурка повстречавшегося мне в магазине наркомана выглядела отсюда маленькой и тщедушной. Но я видел даже безумный блеск его глаз, когда игла вошла глубоко в вену, пробивая дорогу для несущей эйфорию жидкости. Со вздохом облегчения он отбросил шприц, перед глазами заклубилось розовое облако, он улыбнулся и шагнул вперёд…
— Ну вот, — сказало мне отражение, брезгливо глядя на изломанное тело, проломившее крышу «Мерседеса». — А Он тебе не верит…
— Не получается убедить, — признался я. — Казалось бы: поставь рядом меня, совершенного, и… этих… А Он от них все ждёт чего-то…
— Кстати, тебя тоже ждут, — напомнило отражение. — Я знаю.
— Я изменил квартиру.
— Не следовало тебе этого делать. Ты по глупости своей заботишься о внешнем, преходящем. Для них я — хозяин и властитель, в каких бы обличьях и в каких бы условиях не представал. Я могу быть игривым и смешным, трогательным и дурашливым, обаятельным и сентиментальным, но не следует
