— Ну, как дела? Идут дела? Закругляйтесь, будем сейчас для газеты фотографироваться.
...Фотограф долго расставлял их вдоль стены в три ряда, зачем-то сортировал, поворачивал, и Мария покорно делала то, что ей говорили. Ни радости, ни волнения она уже не чувствовала. Устала, видно, как бывает это в длинных застольях. И когда по пути к автобусу все заходили в магазины, она оставалась с Ксенией у дверей, тихо вдыхала морозный воздух.
В автобусе они, вяло переговариваясь, расселись по своим местам, и заждавшийся Григорий тронул.
— Я, наверное, на вечернюю дойку не пойду, — сказала Настя. — Таньку пошлю, вы уж там гляньте.
Остальным посылать за себя было некого.
— И дорогой-то не отдохнешь, — вздохнула Ксения.
И хотя до вечера было далеко, Марии показалось, что уже целый день прожит. Наработалась.
Еще только сворачивая к дому, Мария увидела в запотевшем окне беленький овал Мишкиного лица, а когда перешагнула порог, внучонок с разбега ткнулся ей в колени.
— Баб, папка «Киивец» наисовал, у-у! А мама в угол ставила! Убива-ая!
Бабкой Мария сделалась в сорок четыре года и до сих пор не могла к этому привыкнуть.
— Че, че ты, сынок, говоришь? — с улыбкой присела она. — Кто убивал? Я им! Не дадим вот вам, скажи, гостинцев, будете знать!
Услыхав про гостинцы, Мишка притих и сунул в рот палец. Из горницы вышли Верка и Саша. Взяв внука за руку, Мария подошла к столу и первым выложила хрустящий пакет.
— Кофту подарили, что ль? — спросила Верка.
— Ага... Ох, че там было! Вы гляньте.
Мария вытащила красную ленту и растянула ее на руках.
— Саш, чего ж мне с ней делать теперь?
— Беречь, — улыбнулся зять.
Свекровь сидела около окна и, пригнув голову, чинила Семеновы носки.
— Ябака! — обрадовался Мишка.
— Яблоки, сынок, а вот колбаска еще. Ну-ка мы ее...
Распотрошив сумку, Мария взглянула на часы и зашла в горницу. Верка уже вертелась в новой кофте перед зеркалом, Мишка, прислонившись к голландке, грел яблоко, а Саша читал грамоты.
— Дай-кось хоть я надену разок, — шутливо сказала Мария.
Но Верка еще хотела услышать, что скажет Саша, и повернулась к нему спиной. Покосившись на зятя, Мария заметила, что смотрит он не на жену, а на нее. С интересом смотрит и, кажется, даже с уважением. Мария словно легче вздохнула от этого взгляда.
— Снимай, снимай, нечего! — весело напустилась она на Верку.
— Баб, баб, — заговорил попробовавший уже яблоко Мишка, — а деда пиходил пя-яный, пя-яный. Глянь!
Нахмурив брови, внук, пошатываясь, косолапо прошел по избе и, помотав головой, свалился на половичок у кровати. Веселье у Марии как отрезало.
— Правда что ль, Верк? — тревожно спросила она.
— Да-а, как свинья приходил, — отмахнулась дочь. — Деньги все просил.
— От ведь какой, — тихо, чтобы не слышала свекровь, сказала Мария. — Как куда чуть — так обязательно налопается... Приставал, говоришь?
— Да ну, мамк!.. Ты лучше скажи, дашь кофту поносить?
— Вер, перестань, — отозвался Саша.
— Переста-ань! Когда ты только будешь жену одевать.
Мария вышла в теплушку.
— Че ж он, мамаш, скотину-то в обед убирал?
— А хто ж, апричь него будет, — пробурчала свекровь. — Ты там на ферме поглядывай, как бы не замерз где.
— Да зачем он туда...
Однако самой уж пора было собираться. На душе теперь сделалось тревожно и пусто, и словно не было никакого праздника -и дальней поездки.
— Мамк, Саша баню истопил, ты поскорей, — сказала Верка.
— Ох, Верк, да какая тут баня. Еще не знаю, какой явится. Ты уж тут как-нибудь не встревай, ну его...
Вечерняя дойка на этот раз, как назло, не задалась, и Мария вся изорвалась душой, строя в голове догадки и готовясь к самому худшему: ну, как вздумает Семен воевать.
До начала она успела расспросить скотников, и те сказали, что приходил он после обеда, возился все чего-то в запарнике, а потом опять ушел. Это Марию успокоило, и веселые расспросы доярок не отвлекали ее, а ехидные не задевали. Так хотелось, чтоб хоть этот день кончился нормально, и на тебе.
А потом чего-то не ладилось с аппаратом, и почти половину группы пришлось додаивать вручную.
Возвращалась Мария затемно. Хотела по пути заглянуть в баню, посмотреть, тепло ли еще, но не терпелось узнать, что дома творится. Господи, сколько Семен покуролесил за жизнь! Ведь и от желудка каждый день мучается, соду пачками глотает, а вот никак до ума не доходит человеку.
Еще не открыв двери, Мария услышала громкий Семенов голос и немного успокоилась: вроде не шибко пьяный. Глубоко вздохнув, она вошла в избу.
Семен сидел в майке за столом и уж в который раз рассказывал матери, как две недели отдыхал с Акимчиком под Москвой: давали как-то Марии и Кате Акимовой по путевке, но куда ж они сами-то.
— Москва — што ты! — говорил, шмыгая носом, Семен. — Только успевай оглядывайся. Того гляди придавит где-нибудь к черту. Хоть в метре возьми. Метров сто, либо, под землей! А наро-оду!..
— Че ж, Сем, и негра видал? Какой же он?
— Видал, а как же. Здоровый, ну, вот, наверно, с печку. Точно, будет!
— Черный?
— Што ты! Аж блестит... Ну... ну, как чугун вон твой. А ладони белые!
Верка с Сашей сидели в горнице, и когда, войдя к ним, Мария притворила дверь, согнулись от смеха.
— Да вы че? — слабо улыбнулась Мария.
— Ох, да ты бы, мамк, послушала...
— В баню он ходил?
— Да ходил. Брюки все искал. Ладно тебя не было, мы думали, уж и нам попадет... Бабка нашла какие- то.
Мишка, покрытый, как девченушка, платком, сидел на полу и, бормоча, возился с игрушками. Мария присела около него, поправила платок.
— Не ужинали? А то я ведь там только конфетку съела... Или уж в баню сперва сходить.
— Бабка опять похлебку варила, а мы картошку жарили. Будешь?
— Эх, Верк, вставать-то неохота.
Но разговор в теплушке уже угасал, и Мария, присев к столу, стала наскоро доедать картошку, прихлебывая из кружки остывший чай. Молодые притихли, а потом Верка вдруг спросила:
— Как же ты, мамк, тут двадцать три года прожила?
У Марии хлеб застрял в горле, когда поняла она, о чем заговорила дочь. На минуту она словно окаменела за столом, а потом, придушив подступившие слезы, жалко и виновато улыбнулась.
— Да чего... Лишь бы, — но договорить не успела.
Кухонная дверь открылась, и в прогал заглянул Семен.
— Ага! — ухмыльнулся он, появляясь в горнице. — Пришел, значит, оператор машинного доения, — при этом он покосился на потупившегося зятя. — Та-ак. А че ж не похвалишься, за каким... этим самым в район ездила?
Семен, видно, настроен был благодушно, и Мария услужливо засуетилась, полезла в шифоньер и достала все свои награды, еще что-то говорила при этом, но вряд ли сама себя слышала.
