Леонид, присмотревшись внимательнее к местности, недовольно пробурчал:
– Ну да, мы же русские, кое-где узкие… Влезем.
Действительно, «пчеле», с её двадцатиметровым несущим винтом, было тесновато в ущелье, где стояли барбухайки, ну да где наша не пропадала…
Неподалёку на высотке ведомый вертолёт уже высадил прапорщика Наливайко с группой огневого прикрытия. Так, на всякий пожарный, на случай внештатной ситуации при досмотре.
– Ну, Лёнь, давай, – прошептал Семён, и в это время проснулась рация, на связь вышел сам комбат:
– Ноль первый – пятому…
Семён только чертыхнулся про себя:
– Слушаю!
– Бросай всё и двигай в квадрат двадцать семь – семнадцать. Там духи блокировали «нитку»,[8] есть трёхсотые[9] и двухсотые.[10] Десантируйся и вступай в бой. Помощь воздухом и бронёй туда уже пошла… Как понял меня, Писец?
– Понял вас, ноль первый, исполняю, – заскрипел зубами Семён, выругался про себя и поднял глаза на Лосева. – Ну ты глянь, как не везёт. Прям чёрная полоса.
– Да, жизнь тельняшка, – согласился тот, хмуро наблюдая, как «крокодил» сопровождения резво уходит в квадрат 27–17. Мгновение подумал и вдруг заговорщицки подмигнул. – Ладно, не переживай, присядем. За минутку управишься?
Семён так и расцвёл благодарной улыбкой:
– Управлюсь, Лёня, управлюсь, дорогой! Дурное дело не хитрое…
Тем не менее внутри он был собран и насторожен. Ох, тесно в ущелье, маловато места, ухо нужно держать востро. Как бы из охотника не превратиться в дичь…
– За мной! – пулей, едва колёса коснулись грунта, вылетел он из люка вертолёта… и тотчас понял, что за минуту не управится, – боковым зрением засёк оранжевый, огненно-дымный шлейф, тянущийся в небо. Стингер!
Тут же со скалистого уступа по позиции прапорщика Наливайко дробно заработал пулемёт, судя по звуку, крупнокалиберный, «сварка»,[11] а в кузове одной из барбухаек появилась увенчанная шишаком гранаты труба гранатомёта РПГ.
– Падай, сына, падай, – потянул Семён на землю выскочившего из вертолёта радиста, крякнув, упал сам и выпустил очередь по гранатомётчику, засевшему среди тюков. – Сука! Падла!
Поздно. Грохотом ударило по ушам, густо обдало жаром, резко встряхнуло мозги… Так, что перед глазами темнота, в горле дурнотный ком, из носа и ушей кровь…
– Чёрт, – разлепил глаза Семён… и увидел горящий подбитый вертолёт, тело пулемётчика Калибра, объятую жарким пламенем кабину пилотов…
Это топливо из разорванного дополнительного бака ставило точку на жизни Лёни Лосева. Чадную, жирную и страшную.
Вертолёт, высадивший группу Наливайко, ломая лопасти, кувыркался по горному склону. Со стингером, да в упор, шутки плохи: что выпускай тепловые ловушки, что не выпускай…
Было очень похоже, что фортуна расставила старшему лейтенанту Песцову медвежий капкан, только он об этом не думал. Он вообще не думал сейчас ни о чём – действовал на автомате, и только поэтому был до сих пор жив.
– Сына, за мной! – зарычал он радисту.
Укрывшись за камнем, они открыли по барбухайке кинжальный огонь, чтобы не дать гранатомётчику выстрелить снова. И он не выстрелил – на месте грузовика вдруг вырос огромный огненный цветок, стремительно распустился, с грохотом отцвёл и превратился в чадящий бензиново-пороховой костёр. В небо потянулся чёрный дым, густо запахло смертью и бедой… Простой крестьянский скарб, такую мать!
А со стороны второй машины уже вовсю летели пули, оттуда, прячась за колёсами, стреляли водитель и ещё двое. И продолжал солировать ДШК, певший песню смерти бойцам Наливайко, спрятавшимся за скалой. Ни высунуться, ни вздохнуть, носа не показать… Против «сварки» с автоматами не очень попрёшь…
– Сына, связь! – рявкнул Семён, выплюнул изо рта кровь и песок, схватил на ощупь тангенту. – Запор, это Писец, доложи обстановку. Где, такую мать, агээс?[12]
Кличка «Запор» объяснялась генеалогическим древом. Предки прапорщика Наливайко были из запорожских казаков…
– Докладываю: стреляют, – послышался тенор как всегда невозмутимого Наливайко. – Один двухсотый, два трёхсотых. А агээс сейчас будет. Во всей красе…
– Лады. – Семён отключился, сделал полувыдох и плавно, как учили, надавил на спуск. – «Двадцать два, двадцать два…»[13]
Стреляя короткими очередями, он ждал, когда же до душманов дойдёт, что лежать у машины с боеприпасами не есть хорошо. Ага, осознали – сорвались и рванули за камни у скалы. Только недостаточно быстро – один упал молча, другой с диким криком, третий схватился за бок, но пополз по-змеиному. Юркнул за камни и затаился, затих… Тем временем заработал обещанный агээс, пошел сажать осколочную смерть по скалистым склонам. Вначале с недолётом, в белый свет, но наводчик тут же отреагировал, и тридцатимиллиметровые гостинцы стали рваться, где было положено – на позиции душманов. Активности там сразу поубавилось…
– Сына, связь! – снова рявкнул Семён, взялся за тангенту, хрипло подал голос в эфир: – Запор, это Писец. Сейчас попробую подогнать машину. Готовься к эвакуации. И сделай так, чтобы «сварка» заткнулась, а лучше, чтобы навсегда… Как понял меня, Запор?
– Понял я, коман… – В эфире клацнуло, щёлкнуло, и наступила тишина, нарушаемая помехами. Связь прервалась.
– Сына, я к машине, попробую завести. Прикрой меня, стреляй во всё, что шевелится. Махну рукой – рви когти к барбухайке. Усёк?
Радист коротко кивнул, и старлей змейкой – бережёного Бог бережёт – припустил к грузовику.
Это был древний «Датсун» с правым рулем, Кораном на торпеде и… ключом в замке зажигания.
– Аллах акбар, – хмыкнул Семён, поворачивая ключ, нажал на газ. Горячий двигатель немедленно ожил, и на душе стало веселей. – Эй, сына, к машине, – распахнув свою дверь, махнул рукой Песцов, тут же взялся за «калашникова» и, пока радист бежал, бдел – весь превратился в зрение, в слух, слился с автоматом…
Однако ничего, боец подтянулся, обежал машину и, открыв левую дверь, прыгнул на подножку:
– Товарищ старший лейтенант…
И не договорил. Из-за камня, куда уполз недобитый дух, хлестнула очередь. Радист дёрнулся, охнул, обмяк и мешком свалился на истёртое сиденье. Пули пробили каску вместе с головой… и безнадёжно испортили переносную рацию.
– Сука! Падла! Гнида! – заорал Семён, бахнул за камень из подствольника, выпустил длинную очередь – и дал полный газ на позицию Наливайко.
Там дела шли повеселей прежнего: «сварка» замолчала, нападающие попритихли. И всё равно – трое убитых, один тяжелораненый… и патроны с гранатами конкретно на исходе. Разбитая рация, марево над перегревшимся пулемётом… и опять же подстреленный – впрочем, хвала Аллаху, легко – прапорщик Наливайко.
– Ваня, – проорал ему сквозь автоматный лай Семён, – карета подана, снимайся…
– Сейчас. – Наливайко трудно оторвался от ПК, по стволу которого, опять же от перегрева, шли радужные разводы, оглянулся на окровавленного наводчика: тот яростно тянул за тросик, взводя затвор агээса. – Харэ. Давай хабари. Уходим…
Огромный, могучего сложения, наголо бритый, он и вправду чем-то напоминал своих предков- запорожцев. Оселедец бы ему, саблю, люльку, шёлковые, вымазанные в знак презрения к роскоши шаровары – и всё, можно смело писать письмо турецкому султану.
