дома в этой части, как правило, были окружены фруктовыми садами, а сразу за поселком начинались поля, засеянные чумизой, кукурузой, гаоляном.
Дети эмигрантов, по воспоминаниям Леонида Кожевникова, большую часть летнего времени проводили на территории церкви: «Там в беседках и на установленных столах организовывались кружки по вышиванию, выпиливанию, рисованию, аппликации». Здесь же собирались и скауты, а неподалеку от эмигрантской гимназии на большой поляне, оборудованной под стадион, проходили межнациональные спортивные соревнования, в которых участвовали не только русские, но и китайцы, корейцы, японцы…
Ирина Петровна Иванова (Захарова), живущая теперь в США, пишет, что, когда она училась в 1934– 1935 годах в этой гимназии, там было около ста учеников. «Большинство из нас состояли в организации Русских Скаутов, в которой был девиз: «Будь готов! Всегда готов!» — «За Веру, Царя и Отечество!» Нам внушалась вера в Бога, уважение к правительству и, если надо — идти на защиту своего народа, который мы так же любили, как пионеры и комсомольцы в России. Мы все любили ту же землю, тот же народ. Хотя мы и не знали России, но мы были русские дети.
Скаут мог вечером развязать узелок на своем галстуке только в том случае, если сегодня он сделал доброе дело, например, помог старикам донести что-либо или помог раненому животному…
Шестого мая у нас всегда был парад в церковной ограде в честь небесного покровителя Георгия Победоносца. 24 июля — день Святой Ольги, покровительницы девочек — тоже парад. На парадах надевали ленточки, галстуки — что кому было положено. Были веселые походы, беседы у костра…
На Великую неделю поста скауты несли почетный караул около Плащаницы, а в Заутреню устраивали красивые факелы вокруг церкви, когда ходили с крестным ходом.
Все было, все ушло…»
Как причудливо смешивались обычаи старой страны и доходящие до Китая приметы новой Советской России! Любовь к земле и народу воспитывалась в детях через любовь к Богу (и это в середине 1930-х годов, когда на их родине взрывали храмы, убивали священников, расстреливали «врагов народа» целыми семьями!), девизы «Будь готов! Всегда готов!» и «За Веру, Царя и Отечество!» существовали рядом, неразрывно, а скауты несли почетный караул у Плащаницы…
Как бы ни были изолированы обитатели «русского» Китая от своей Родины, какими бы глухими и невнятными ни были доходящие сюда слухи, — то, что происходило в новой России, по-своему завораживало: хотелось приобщиться к тому хорошему, что виделось с дистанции в равноправии всех, в организованном, хотя и политизированном досуге детей, в тех широких созидательных возможностях, которые открывались не только перед молодыми. И очень хотелось верить в то, что Родина распахнет свои материнские объятия перед каждым, кто решит вернуться для новой жизни…
Тем более что за годы и десятилетия жизни в Китае они научились не брезговать никакой, даже самой тяжелой работой и умели делать ее добросовестно и честно.
Впрочем, как мы уже говорили, почти никогда не находилась для возвращавшихся та работа, которую они умели делать. Приходилось осваивать новые «профессии».
Ираида Петровна Коваленко, родившаяся в Харбине в семье сотрудника главной конторы И. Чурина, вспоминает, как в 1954 году уезжала на целину. Китайская администрация провожала каждую группу отъезжавших тепло, трогательно, устраивала угощение на память. А потом семья Коваленко оказалась в совхозе имени Сталина Илекского района Чкаловской области (ныне — Оренбургская область).
«На первых порах было трудно с малыми детьми. Временно нас разместили в дома жителей совхоза. Утром нам показали недостроенные финские и саманные домики, которые готовились для приезжих. В этот же день, выкинув стружки и строительные отходы из домов еще без окон и дверей, с радостью, без страха и упрека перебрались в них. Наверное, руководству совхоза трудно было нас, городских неумех, назначать на сельские работы, нам предложили достраивать домики, готовить саман.
«Цоб-цобе», — командовали мы тогда быками, возя на них воду для изготовления самана, чтобы достраивать свое жилье, но паши способности не были столь полезными, как мы ни старались. Вскоре администрация совхоза предложила нам съездить в г. Чкалов с условием — если мы устроимся на работу и привезем справку, тогда будет возможность нашего переезда в город.
По первому же объявлению, где требовался кассир в бухгалтерию Дорожной клинической больницы, я оформила документы — и мы переехали».
Вспомним Виктора Смольникова, «шанхайского врача», вынужденного поначалу работать столяром в совхозе; вспомним Владимира Александровича Бородина, который, выйдя на пенсию, был лишен возможности делать то, что привык делать всю жизнь.
Вот это ощущение своей ненужности, неумения делать то дело, которое тебе дают, и невозможности приносить реальную пользу там, где можешь и умеешь лучше многих других, — иссушало душу и лишало тех последних иллюзий, которые еще вопреки самой действительности продолжали все-таки жить в этих людях…
Но, видимо, так уж устроен человек, что расставание с иллюзиями не всегда становится жизненным крахом, а зачастую является стимулом для внутренней перестройки.
Да, все складывалось по-иному, но все же складывалось, как-то постепенно устанавливалось, да и любые сравнения остры и болезненны лишь в первое время, постепенно они сглаживаются, становятся привычными. Особенно — для молодого поколения, которое после радостного (или даже не слишком радостного) детства и самой ранней юности начинало строить свою жизнь в своей стране. Приноравливаясь, привыкая, усваивая новые для себя общественные нормы, но в глубине души оставаясь верным старым, в которых родилось и воспитывалось.
Несмотря на то, что вокруг бурлила совершенно другая жизнь.
«В стенах дома необходим был прежний, знакомый мир, — пишет Мария Бородина в очерке «Возвращение». — На окна повесили плотные шторы с вытканными шелком драконами. На первом этаже устроили гостиную и столовую, расставили китайскую резную мебель и по-европейски удобные глубокие кожаные кресла и диван…
Первый Новый год в нашем подмосковном бревенчатом доме. К высокой до потолка елке выходит мама — длинное бархатное платье со шлейфом, черные до локтя перчатки, мерцающий жемчуг в ушах и вокруг шеи. Она прекрасна и никуда от нас не уезжает. Когда она проходила такой нарядной мимо дверей нашей детской в шанхайском доме, это означало, что отец ее куда-то увозит и она не будет целовать нас и укутывать одеялом перед сном. Но сейчас мама так царственно красива только для нас… Папа в мягком тепло-коричнепом костюме, пестром по шанхайской моде галстуке раздает нам записочки-загадки, по ним мы должны найти свои подарки…
На Пасху всех удивляет бабушка. Накануне несколько дней она сосредоточенно хлопотлива, но не для нас — для праздника. В четверг она усаживает нас за большой стол на кухне, перед каждым ставится банка с красящим раствором. И начинаются превращения. Из банок вместо белых нелюбимых вареных яиц появляются на ложке «малиновые, зеленые, желтые, синие, красные пасхальные яички. С каплей растительного масла в банке превращения нарастают: из красной банки яичко в желтую, потом в синюю, и мраморные замысловатые узоры покрывают продолговатое теплое тельце в скорлупе. В пятницу на сервантах высятся полуметровые куличи и совсем маленькие куличики, облитые сахарной глазурью. В холодной передней на полке деревянные конические формы наполнены особым творожным созданием — пасхой. Все затихает, переходя в следующий день. Вечером бабушка уходит к заутрене. И в воскресенье, после всех своих трудов она — самая светлая, самая душистая, в цветном шелковом платье, яркая, как пасхальное яичко».
Может быть, эта богатая и прекрасная духовная жизнь дома Бородиных, не противостоящая нарочито окружающей реальности, но и не подчиняющаяся ей, и создала ту атмосферу, в которой выросли талантливые, разносторонние люди: театральный режиссер Алексей Бородин, художник-дизайнер Татьяна Загорская, писательница Мария Бородина…
И когда всматриваешься в фотографии, видишь красивые, как принято говорить, «породистые» лица бабушки Натальи Николаевны, родителей Зинаиды Яковлевны и Владимира Александровича, угадываешь их черты в детях, внуках и правнуках, — проникаешься удивительным чувством к людям, которые выстояли, которые смогли отделить главное от второстепенного в самом этом понятии «возвращение на Родину», понимаешь нечто очень важное.
Да, «хруст ломаемой жизни» был сильным, но еще сильнее оказалось умение сложить из осколков
