Калаш выбежал навстречу надпоручику Станеку. Вскинул руку в приветствии, отрапортовал:
— Пан надпоручик, четарж Йозеф Калаш… — Слова падали в пустоту.
Станек направил Сапфира к сосне, где Ержабек с кем-то разговаривал («Слышу, слышу, я — „Шарка“»), ловко соскочил с коня, бросился рядом с Ержабеком на черничник и вырвал у него трубку. Ему повезло. Связист на другом конце провода еще не успел отсоединиться.
— Проверка связи! «Милешовка»? Сколько катушек натянули? Только пятую?
«Милешовка» докладывала, что наткнулась на болото вблизи Ирпеня. Работа тяжелая, требует времени. Уголки рта у Станека опустились.
После «Милешовки» отозвалась «Люцерна» — связь со вторым батальоном. Спрашивали, как слышно.
— Слышу, слышу, — кратко отвечал Станек.
Он стоял, опершись рукой на колено, в другой руке трубка, из-под съехавшей набок пилотки выбились светлые волосы. Старик, как называли Станека ребята его подразделения, был одного с ними возраста, лет двадцати шести, и даже моложе некоторых из них.
«Люцерна» доложила, что восьмая катушка натянута. Складки у рта Станека немного разгладились. Но тут с линии, которую прокладывали к наблюдательному пункту, сообщили, что потеряно направление. Связисты, тянувшие линию к танковому батальону, не отзывались вообще. Ержабек, поправив сползшие на кончик носа очки, подтвердил, что эта линия пропустила уже два запланированных выхода на связь.
Надпоручик помрачнел:
— Донесения со всех линий!
Калаш, пошарив в карманах, подал Станеку блокнот.
Станек отпустил солдат, а Калаша попросил задержаться. Став спиной к ветру, он развернул карту и принялся наносить на нее данные донесений из блокнота Калаша, Он только что закончил рекогносцировку местности и своими глазами видел те препятствия, которые задерживают связистов. Глядя на карту, он живо представлял себе весь свой квадрат, развороченный снарядами: наполовину поваленный лес, просеки, разрытые так, что по ним невозможно пройти. Он словно бы видел, как связисты с разматывающими устройствами за спиной двигаются во всех направлениях. В этих устройствах крутятся катушки и оставляют за собой черные нити проводов. Солдат, идущий вслед за разматывающим, подвешивает их шестом на деревья. Нити эти тянутся от ствола к стволу над воронками от гранат, над остовами машин, лезут по забитым кольям через топи, перебираются через овраги, качаются на ветру и — если не могут пересечь дорогу поверху без риска быть разорванными танками или орудиями — проползают под ней.
Станек посмотрел на часы. Прикинул время и расстояния на карте. Эти вот линии будут готовы вовремя, в соответствии с приказом. А остальные? Часть наших танков еще ремонтируется на другом берегу Днепра, автомашины целую ночь будут носиться туда и обратно по понтонному мосту, подвозя в бригаду боеприпасы, горючее и провиант. Но прежде чем бригада будет полностью обеспечена и укомплектована, должна быть готова связь. Во что бы то ни стало.
Лоб надпоручика пересекли морщины. «Все у меня не слава богу! Перед самыми боями взял да и заболел опытный телефонист. Изволь теперь радоваться, что есть хотя бы такой».
— Вы успеете все закончить вовремя?
— Не знаю. Наверно.
— Что? — вскинулся Станек. — Не знаю? Наверно? И это говорит солдат? Многообещающе, черт возьми, вы вступаете в новую должность!
— Я делаю все, что в моих силах, — робко ответил Калаш.
Станек глянул на землю. Туловище «паука»-коммутатора было пока само по себе, его ноги — кабели — тоже сами по себе. Сколько же еще работы! Втянуть эту связку через отверстие в землянку, все восемьдесят кабелей один за другим присоединить к клеммной колодке, а потом бесконечная процедура: кабели прозвонить, уточнить, который к какому абоненту идет, ведь после этих манипуляций они все перепутаются.
Станек в сопровождении Калаша двинулся вдоль огромной связки, лежавшей в траве. Вдруг он остановился.
— Это вы так готовитесь к бою? Такого не позволял себе никто даже на учениях. И вы, пан четарж, это терпите? Сегодня?! — Станек подбежал к связке, ближе к Яне. — Кто эти фитюльки тут понавесил?
Яна выпрямилась:
— Я, пан надпоручик. Я обозначила конец…
— Этому я вас учил? — Он увидел янтарные шарики. — Как вам такое могло прийти в голову? Здесь, на фронте, играть в игрушки?
Яна повторила:
— Я обозначила каждый кабель, чтобы они не перепутались. Смотрите: один янтарь — первый отдел, оперативный, два янтаря — второй, разведывательный, три янтаря — наш, третий, отдел связи…
— Опознавательные знаки? — Станек уже видел, что затея толковая. Строгость его словно бы споткнулась о деревянные башмачки. Он кивнул на них: — Продолжайте!
— Левый башмачок — левый сосед. Правый башмачок — правый сосед.
Цельнер, резавший поблизости саперной лопаткой дерн, безуспешно пытался подавить душивший его смех. Наконец он не выдержал и громко фыркнул, изо всех сил стараясь изобразить, что поперхнулся. Глаза Калаша сузились от злости.
Но Станек одобрил:
— Отличная мысль! Это ускорит подключение кабелей, мы выиграем время, — прикидывал он выгоды, которые может принести Янина затея.
Кашляющий Цельнер ушел с дерном к землянке. Станек отпустил Калаша.
— Вы это здорово придумали. Действительно, хорошая идея. — Он по очереди брал кабель за кабелем, крепче привязывал к ним Янины безделушки. Его пальцы добрались до желтых шариков. — Вы испортили бусы. Вам не жаль?
— Нет.
— Они вам были очень к лицу. — Он взял наугад следующий кабель. Нащупал башмачок и машинально надел его на мизинец. — Какая малюсенькая туфелька. Здесь даже безделушку, прихваченную из дома, берегут как зеницу ока, а вы все отдаете моим проводам.
— Что вы играли на том вечере, пан надпоручик?
— Шопена…
— Нет, потом, когда зал был уже пуст.
— «Мечты» Сметаны.
— Мне кажется, это было что-то другое. — Яна робко посмотрела на него. — Быть может, ваши мечты?
Станек хорошо помнил тот вечер. Он импровизировал тогда для одного-единственного человека, и этим человеком была она, Яна.
Вдалеке послышался нарастающий гул моторов. И вот уже прямо над самыми вершинами сосен замелькали бомбардировщики. На фюзеляжах свастика. Станек широко раскрытыми глазами глядел на них. Вспомнилось: такие же самолеты пронеслись над их эшелоном у Яхновщины — а после дубовые кресты на пятидесяти четырех могилах. Яна, закинув голову, следила за «юнкерсами».
Открыла огонь зенитная батарея. Станек, прижав Яну к сосне, заслонил ее своим телом.
Ревели моторы, били орудия. Лес словно бы улавливал весь этот грохот и многократно усиливал его. Сосны сотрясались, дрожала земля. В воздухе рвались выпущенные по «юнкерсам» снаряды; их осколки, как стрелы, со свистом летели вниз, срезая ветви сосен.
Станек чувствовал, как дрожат корни, на которых он стоял, дрожит воздух, дрожит Яна. Сколько ей было, когда она пришла в бригаду? Пятнадцать? Шестнадцать? И ничуть не изменилась: такая же пугливая, на мужчин не смотрит, совсем ребенок. Время для нее как бы остановилось. И это хорошо. Кто может сделать ее на фронте по-настоящему счастливой? Здесь собственная жизнь никому из нас не принадлежит. Что ж, пусть остается ребенком — так для нее лучше.
Батарея умолкла. «Юнкерсы» исчезли. Остался один. За ним тянулся дымный шлейф. Потом самолет
