бумагу, и забудет о нем! Равным образом и Мейден пусть вдоволь наговорится о пиве и девушках. Это необходимо, чтобы количество переросло в новое качество. А если не будет количества — чему тогда перерастать?
В мою дверь трезвонит подвыпивший сосед. Ему нужен лат. И я вру сквозь щелку, что все деньги отдала в долг и так далее. Это ложь во спасение — возьмет-то сосед, а возвращать — его матери из тридцатилатовой пенсии. Она сама меня об этом попросила.
Соседушке чуть за тридцать. На таких мужиках пахать можно. Однако он который год без работы. Почему? А потому, что валяться перед телевизором приятнее, чем взять в руки учебник и сдать треклятый экзамен по латышскому языку. Без свидетельства о знании госязыка на работу не берут.
И это не первый случай, когда тридцатилетний умственно и физически здоровый человек пасует перед необходимостью сесть, простите, на задницу и загрузить в башку знания. Десять лет назад перед этим поколением были открыты все пути-дороги. Оно твердо знало, что общество должно обеспечить непыльной работой и достаточной зарплатой! Оно по сей день это твердо знает… И, очевидно, ждет этого.
Недавно я была на Центральном рынке. Там старые склады переоборудовали под торговые залы и предлагают турецкий ширпотреб. И в коридоре обнаружила чемпионку Латвии по культуризму Жанну Орехову. То же самое поколение, то же самое изумление перед изменившимися условиями существования, но тут хоть работу удалось найти — при платном туалете. Молодая женщина, которая могла бы получать неплохие места на международных чемпионатах, взимает с дам по десять сантимов и выдает туалетную бумагу.
Люди позволили сделать себя безработными или заставить заниматься малопочтенным делом. Люди позволили сломать себя. Их подсекли на взлете, и они уже не находят сил разогнуться, взять себя в руки, переломить судьбу. Как будто в тридцать лет жизнь окончилась…
Они уже поняли, что надеяться не на кого. И еще не доросли до мысли, что надеяться только на себя — не так уж плохо. Правда, это не способствует чувству ответственности перед страной, где живешь. А разве раньше они знали эту ответственность?
Я не хочу называть их потерянным поколением. Среди тридцатилетних все же немало бизнесменов. Но что такое бизнес в Латвии? Модель «Купи-продай». Недавно я в Волгограде обнаружила на прилавке латвийское молоко с клубничным вкусом. У нас оно стоит в универсаме сорок пять сантимов пакет (семьдесят семь центов, если калькулятор не врет, или примерно четыре с половиной тысячи российскими). Значит, отпускная цена по меньшей мере вдвое ниже. В Волгограде — восемь с чем-то тысяч. То есть по дороге от фирмы-производителя до российского покупателя оно вздорожало в четыре-пять раз. Через сколько же рук оно прошло, прежде чем сделалось на российском рынке неконкурентоспособным? Вот это и есть бизнес по-латвийски.
И заодно пример того, что латышский (не путать с латвийским) бизнес, разочаровавшись в Западе, не пожелавшем, чтобы его заваливали нашим беконом и нашим сливочным маслом, всерьез задумался о восточном направлении.
Мои питерские друзья который уже год снимают дачу в Юрмале. Хозяева специально для дачников держат большой флигель, половину обычно занимают питерцы, а вторую половину — семья латышского бизнесмена. Еще в прошлом году возникали проблемы — дети, играя, общались в основном по-русски, а папе-латышу это не нравилось, и он старался отвлечь сына от неподходящего времяпрепровождения. В этом же году папа, очевидно, поумнел — сам подбивает ребенка на контакты, комментируя это лаконично и почти без акцента:
— Ему нужна языковая практика.
Страны ссорятся и мирятся, а каждый из нас может испортить только ту жизнь, которую живет, и прожить только ту жизнь, которую сам испортил. Как вдолбить эту истину в голову потерянному поколению? Как стряхнуть с его согбенных плеч груз несбывшихся надежд и неисполненных обещаний?
Жанна всего лишь на десять лет старше Валькирии. Соседушка на десять лет старше PQ-17. Десять лет разницы стали пропастью между поколениями. Этим людям уже трудно общаться друг с другом, потому что одни — жалуются, а другие считают жалобы недостойным себя делом. И их социальные роли парадоксально противостоят друг другу. Старшие — избалованные дети, вдруг лишенные родительской поддержки. Младшие — волчата, самостоятельные и энергичные, для которых важно не наличие родителей-кормильцев-поильцев, а окружение — стая единомышленников.
Когда мы с PQ-17 волокли эти чертовы полки, то как раз и говорили о законах табуна и законах стаи. Так вот — он не хочет быть в табуне…
Свадьба!
На столе — сплошное вегетарианство. Даром я, что ли, носилась накануне с обвязанными банками? Одиннадцать человек гостей — пять девочек, включая меня, шестеро мальчиков. И две бутылки вина — красного, под фасоль, и белого десертного. Их вполне хватило.
Валькирия в венке из живых ромашек. PQ-17 в бледно-голубой рубашке, а в пиджак его дрыном не загонишь, опять же — лето, жарко… Свидетель Мейден — у этого сквозь белую сорочку просвечивают блистательные татуировки. Конь Екабштадский — наконец-то нам удалось поговорить по-человечески!
Теперь я знаю, какой наилучший подарок могут сделать родители детям к свадьбе. Дня за три до регистрации вручить им деньги на расходы и смотаться куда-нибудь на неделю. Убогая церемония в ЗАГСе вовсе не требует их присутствия.
Вот они сбились в кучу над альбомом Бориса Вальехо и галдят под свою любимую музыку. Им хорошо — они делают замечательную газету, им удалось пристроиться к более солидному изданию в качестве как бы приложения, пристегнуться к чужой лицензии и попасть в газетные киоски!
Мейден — еще две недели назад я мрачно сказала ему, удрученному зачетом по латыни:
— Только не унижаться!
Ибо преподаватель попался тот еще…
PQ-17 — он нашел себе еще приработок, будет вкалывать все лето по вечерам и безумно горд, что сам, за свои деньги, купил к свадьбе квартиру. Когда мы после церемонии ввалились в нее, то он никому не позволил прикрутить ножки к свадебному столу — сам! Он здесь хозяин.
Валькирия — счастливыми глазами оглядывает этот самый стол. Небогато, да и платье на ней — из американского «Second hand». Но за столом нет чужих. И в ее жизни нет сейчас ничего чужого, чужеродного, навязанного, спущенного сверху.
Конь Екабштадский — этого я еще не знаю, мы только приглядываемся друг к другу. Но если Мейден, PQ-17 и Валькирия взяли его в компанию — значит, человек стоящий.
Больше всего я боюсь, что жизнь заставит этих ребят поступиться Чувством Собственного Достоинства.
Оно у них есть — ради своей независимости Валькирия и PQ-17 работают по десять-двенадцать часов в день, да еще находят время для «Черного понедельника», ради нее же Мейден, не слишком запуская учебу, сотрудничает с тремя-четырьмя крупными газетами и тем же путем направил Коня Екабштадского.
Но я, скорее всего, боюсь напрасно.
Они смотрят на жизнь открыто и лишены иллюзий. Они не ждут ничего ни от этого государства, ни от этого общества. Все, что они получат, будет сделано их собственными руками. Сейчас им захотелось иметь свою газету — вот она! Завтра они захотят сходить на концерт «Bathory» или «Tiamat» — значит, сами привезут в Ригу любимых музыкантов, снимут помещение и организуют рекламу.
Они, Бог даст, не будут никому с поклонами отворять двери, да еще считать себя при этом свободными людьми. Они воистину свободны — потому что никому и ничем не обязаны. Разве что родителям — за рождение и воспитание.
Перед ними не раскрывали всех путей, ведущих в светлое будущее, наоборот — многие пути для них закрыты. Мальчик или девочка с математическо-техническим уклоном этой стране пока не нужны. Но они не унывают. Они приняли условия игры — и их уже ничем не собьешь с толку.
