абсолютно прочной основой его бытия. Все дела человека и человечества — и те, которые он сам считает великими, и то, в котором он усматривает единственное и величайшее своё дело, — ничтожны и суетны, если он сам ничтожен, если его жизнь по существу не имеет смысла, если он не укоренён в некой превышающей его и не им сотворённой разумной почве. И потому, хотя смысл жизни — если он есть! — и осмысливает человеческие дела, и может вдохновлять человека на истинно великие дела, но, наоборот, никакое дело не может осмыслить само по себе человеческой жизни. Искать недостающего смысла жизни в каком-либо деле, в свершении чего-то, значит впадать в иллюзию, как будто человек сам может сотворить смысл жизни своей, безмерно преувеличивать значение какого-либо по необходимости частного и ограниченного, по существу всегда бессильного человеческого дела. Фактически это значит трусливо и недосмысленно прятаться от сознания бессмысленности жизни, топить это сознание в суете по существу столь же бессмысленных забот и хлопот. Хлопочет ли человек о богатстве, славе, любви, о куске хлеба для себя самого на завтрашний день, или он хлопочет о счастии и спасении всего человечества — его жизнь одинаково бессмысленна; только в последнем случае к общей бессмысленности присоединяется ещё лживая иллюзия, искусственный самообман. Чтобы искать смысл жизни — не говоря уже о том, чтобы найти его, — надо прежде всего остановиться, сосредоточиться и ни о чём не 'хлопотать'. Вопреки всем ходячим оценкам и человеческим мнениям, неделание здесь действительно важнее самого важного и благотворного дела, ибо неослепленность никаким человеческим делом, свобода от него есть первое (хотя и далеко не достаточное) условие для искания смысла жизни.
Так мы видим, что замена вопроса о смысле жизни вопросом 'что делать, чтобы спасти мир и тем осмыслить свою жизнь?' содержит в себе недопустимый подмен первичного, в самом существе человека коренящегося искания незыблемой почвы для своей жизни — основанным на гордыне и иллюзии стремлением переделать жизнь и собственными человеческими силами придать ей смысл. На основной, недоуменный и тоскующий вопрос этого умонастроения: 'когда же наступит настоящий день, день торжества правды и разума на земле, день окончательной гибели всяческого земного нестроения, хаоса и бессмыслицы' — и для трезвой жизненной мудрости, прямо глядящей на мир и отдающей точный отчёт в его эмпирической природе, и для глубокого и осмысленного религиозного сознания, понимающего невместимость духовных глубин бытия в пределы эмпирической земной жизни, — есть только один трезвый, спокойный и разумный ответ, разрушающий всю незрелую мечтательность и романтическую чувствительность самого вопроса: 'в пределах этого мира — до чаемого его сверхмирного преображения — никогда'. Что бы ни совершал человек и чего бы ему ни удавалось добиться, какие бы технические, социальные, умственные усовершенствования он ни вносил в свою жизнь, но принципиально, перед лицом вопроса о смысле жизни, завтрашний и послезавтрашний день ничем не будет отличаться от вчерашнего и сегодняшнего. Всегда в этом мире будет царить бессмысленная случайность, всегда человек будет бессильной былинкой, которую может загубить и земной зной, и земная буря, всегда его жизнь будет кратким отрывком, в который не вместить чаемой и осмысляющей жизнь духовной полноты, и всегда зло, глупость и слепая страсть будут царить на земле. И на вопросы: 'что делать, чтобы прекратить это состояние, чтобы переделать мир на лучший лад' — ближайшим образом есть тоже только один спокойный и разумный ответ: 'ничего — потому что этот замысел превышает человеческие силы'.
Только тогда, когда сознаешь с полной отчётливостью и осмысленностью очевидность этого ответа, сам вопрос 'что делать?' меняет свой смысл и приобретает новое, отныне уже правомерное значение. 'Что делать' значит тогда уже не: 'как мне переделать мир, чтобы его спасти', а: 'как мне самому жить, чтобы не утонуть и не погибнуть в этом хаосе жизни'. Иначе говоря, единственная религиозно оправданная и неиллюзорная постановка вопроса 'что делать?' сводится не к вопросу о том, как мне спасти мир, а к вопросу, как мне приобщиться к началу, в котором — залог спасения жизни. Заслуживает внимания, что в Евангелии не раз ставится вопрос 'что делать?' именно в этом последнем смысле. И ответы, на него даваемые, постоянно подчёркивают, что 'дело', которое здесь может привести к цели, не имеет ничего общего с какой-либо 'деятельностью', с какими-либо внешними человеческими делами, а сводится всецело к 'делу' внутреннего перерождения человека через самоотречение, покаяние и веру. Так, в Деяниях Апостольских передаётся, что в Иерусалиме, в день Пятидесятницы, иудеи, выслушав боговдохновенную речь апостола Петра,
'сказали Петру и прочим апостолам: что нам делать, мужи-братия? Пётр же сказал им: покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов; и получите дар Святого Духа' (Деян. Ап. 1, 37-38).
Покаяние и крещение и как плод его — обретение дара Святого Духа определяется здесь как единственное необходимое человеческое 'дело'. А что это 'дело' действительно достигло своей цели, спасало совершивших его, об этом повествуется тотчас же далее:
'итак охотно принявшие слово его крестились... И они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах... Все же верующие были вместе и имели всё общее... И каждый день единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля Бога и находясь в любви у всего народа' (Деян. 2, 41—47).
Но совершенно так же и сам Спаситель на обращённый к нему вопрос:
'что нам делать, чтобы творить дела Божии?'
дал ответ:
'Вот, дело Божие, чтобы вы веровали в того, кого Он послал' (Иоан., VI, 28-29).
На искушающий вопрос законника:
'что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?',
Христос отвечает напоминанием о двух вечных заповедях: любви к Богу и любви к ближнему:
'так поступай, и будешь жить' (Лук., X, 25-28).
Любовь к Богу всем сердцем, всей душою, всей крепостью и всем разумением и вытекающая из неё любовь к ближнему — вот единственное 'дело', спасающее жизнь. Богатому юноше на тот же вопрос:
'что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?'
— Христос, напомнив сначала о заповедях, запрещающих злые дела и повелевающих любовь к ближнему, говорит:
'Одного тебе недостаёт; пойди, всё, что имеешь, продай, и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах: и приходи, последуй за мною, взяв крест' (Марк, X, 17-21, ср. Матф. XIX, 16—21).
Позволительно думать, что богатый юноша опечалился этим ответом не только потому, что ему было жаль большого имения, но и потому, что он рассчитывал получить указание на 'дело', которое он мог бы совершить сам, своими силами и, быть может, с помощью своего имения, и был огорчён, узнав, что единственное заповеданное ему 'дело' — иметь сокровище на небесах и следовать за Христом. Во всяком случае, и здесь Слово Божие внушительно отмечает суетность всех человеческих дел и единственное подлинное нужное человеку и спасительное для него дело усматривает в самоотречении и вере.
Итак, 'что делать?' правомерно значит только: 'как жить, чтобы осмыслить и через то незыблемо
