бы мы нашли, что первоначально приняли его, выставили и утверждали два-три человека, некоторые же были настолько добры, что поверили, будто первые его вполне основательно исследовали. На основании предрассудка этих последних о достаточных способностях первых, приняли то же мнение другие. Этим в свою очередь поверили еще многие, которым леность подсказывала совет поверить на слово и не тратить время на испытание. Так со дня на день возрастало количество этих ленивых и легковерных последователей, потому что как только мнение получало за себя достаточное число голосов, следующие уже полагали, что оно могло достигнуть этого лишь благодаря прочности своих оснований. Остальные должны были допустить то, что допускалось всеми, чтоб их не считали беспокойными людьми, восстающими против общественного мнения, и дерзкими мальчишками, которые хотят быть умнее всех на свете. Тогда уже немногие, способные к суждению, должны молчать, а те, которые могут говорить, совершенно неспособны иметь собственное суждение, а представляют только отголосок чужих мнений, которые они защищают с большею ревностью и нетерпимостью.
Они ненавидят в думающем иначе не столько другое мнение, которого он придерживается, сколько нахальство, благодаря которому он судит самостоятельно, на что они никогда не отважатся и что в душе отлично сознают. Короче сказать, мыслить станут очень немногие, а свое мнение хотят иметь все поголовно. Что же им при таком положении вещей остается, как не зазубрить и голословно повторять готовые чужие мнения, вместо того, чтобы составлять их самим! Если дело происходит таким образом, то что же значит голос ста миллионов людей? То же, что какой-нибудь исторический факт, который встречаешь повторяющимся у сотни исторических писателей, когда потом оказывается, что все они описали его друг с друга, так что в конце концов все сводится к сообщению одного и того же (Bayle. Pensees sur les cometes. Vol. I, P. 10.).
Dico ego, tu dicis, sed denique dixit et ille: Dictaque post toties, nil nisi dicta vides.
Тем не менее в cnopе с обыкновенными людьми можно пользоваться общим мнением, как авторитетом.
Вообще, когда спорят между собою две заурядные головы, оказывается, что избираемое ими обоими оружие большею частью сводится к авторитетам; авторитетами они тузят друг друга. Если более способной голове приходится иметь дело с плохой, то и для этой последней самое благоразумное взяться за то же оружие, выбирая его сообразно слабым сторонам противника. Против оружия логических оснований противника ex hypothesi, окунувшись в пучину неспособности к мышлению и суждению, достаточно крепко закален, как Зигфридт.
При законодательстве, в судах диспуты производятся только при помощи авторитетов, авторитета твердо установленного закона. Для осуждения достаточно отыскать и привести соответствующую статью закона, то есть такую, которая применительна к данному случаю. Но и здесь остается большое поле действия для диалектики, потому что, в случае надобности, данный случай и закон, хотя они собственно и не подходят друг к другу, переворачиваются на все стороны до тех пор, пока не окажутся подходящими или наоборот.
Уловка 27. Когда не знаешь, что отвечать на утверждения противника, то можно с деликатной иронией признаться в своей некомпетентности: «То, что вы говорите недоступно моему слабому уму; может быть вы и правы, но я не понимаю этого, потому отказываюсь высказать какое-либо мнение». Таким образом слушатели, у которых пользуешься уважением, вполне убеждены, что твой противник говорит ужасный абсурд.
Так, например, по выходе в свет «Критики чистого разума» или, вернее сказать, в самом начале того периода, когда оно стало интересовать и волновать людские умы, многие профессоры диалектической школы объявили: «мы этого не понимаем», думая, что таким путем им удалось очень тонко и хитро отделаться от этого.
Но когда некоторые последовали новой школы доказали им, что они вправе были это сказать, так как действительно ничего не поняли, то эти ученые старой школы страшно рассердились.
Этой уловкой можно пользоваться только в том случае, когда вполне сознаешь, что пользуешься в глазах слушателей болышим авторитетом, чем твой противник; например, когда спорят профессор и студент.
В сущности этот прием принадлежит к предыдущей уловке и составляет особенно коварный способ замены достаточных оснований собственным авторитетом. Опровергать эту уловку можно следующим образом: «Простите, но при вашей проницательности, вам не составить ни малейшего труда понять это; виноват, конечно, я, так как слишком неясно изложил предмет», а потом следует разжевать и положить противнику в рот, вопреки его собственному желанию, для того, чтобы он сам пришел к убеждению, что, действительно, сначала ничего не понял.
Таким образом уловка возвращена обратно.
Противник этим хотел внушить слушателям мысль, что мы принимаем за тезис «абсурд», между тем мы доказали только всю его «непонятливость».
И то и другое не переступает границ вежливости и приличия.
Уловка 28. Очень легко можно устранить или по крайней мере сделать подозрительными некоторые выставленные против нас утверждения противника. Надо только свести их к какой-нибудь презираемой всеми или неуважаемой категории, конечно, если эти утверждения имеют какую-нибудь, хотя бы самую слабую, связь с ними. В таком случае обыкновенно восклицают: «э, голубчик, да ведь это манихейство!» («это арианство!», «это пелапанство!», «это идеализм!», «это спинозизм!», «это натурализм!», «это пантеизм!», «это рационализм!», «это спиритизм!», «это мистицизм!»…) и т. д.
При этом можно допустить следующее:
1) Что утверждение действительно идентично с приведенной категорией, или по крайней мере в ней заключается, тогда мы
кричим: «о, это уже давно всем известно!»
2) Что категория эта совершенно опровергнута и что в ней нет ни на йоту правды.
Уловка 29. «Может быть, это справедливо в тeopии, но на практике совершенно ложно.»
При помощи этого софизма люди в принципе соглашаются, но в то же время опровергают выводы, вопреки правилу: a ratione ad rationitum valet consequentia. Подобное утверждение домогается и требует невозможного, ибо, как известно, то, что верно в теории, должно быть верно и на практике, в противном случае надо предположить, что в самую теорию вкралась какая-то ошибка, которую в данную минуту не заметили.
Уловка 30. Когда противник не дает никакого прямого ответа на вопрос или приведенный аргумент, а уклоняется посредством косвенного ответа, или задает в свою очередь вопрос, или каким-нибудь совершенно другим путем, не относящимся к делу, стремясь в то же время перескочить на какую-нибудь другую тему разговора, – то это именно служит лучшим доказательством, что мы коснулись случайно его слабой стороны, иначе, что он умышленно умалчивает об этом. Поэтому надо все время напирать на этот пункт и не выпускать противника даже тогда, когда мы сами еще не знаем, в чем именно заключается эта слабая сторона, которой мы коснулись.
Уловка 31. Данная уловка, если только ею можно воспользоваться, замeняет собою все остальные. Вместо того, чтобы производить влияние на ум противника основаниями, надо при помощи мотивов действовать на волю противника и слушателей. Ничего, если слушатели склоняются на сторону противника, они сейчас вернутся к нашему мнению, хотя бы оно происходило из дома умалишенных. Обыкновенно один лот воли гораздо больше имет значения, чем целый центнер понимания и убждения. Конечно, так поступать можно не всегда, но только в известных случаях, например, если можно дать понять противнику, что, если он своему взгляду будет придавать большое значение, то сильно повредит своим интересам. И он моментально откажется от своего взгляда, с такой быстротой, как обыкновенно бросают неосторожно взятый руками раскаленный кусок железа.
Если, например, духовное лицо защищает какой-нибудь философский догмат, то стоит только ему напомнить, что он таким образом грешит против основного догмата своей церкви, как он моментально от него отступится. Если землевладелец распространяется и доказывает громадную пользу машин в Англии, где паровая машина исключает почти совершенно людской ручной труд, дайте ему понять, что скоро паровые машины заменят упряжных лошадей, причем он понесет большой убыток, так как упадет цена на лошадей всех заводов, а следовательно и его многочисленного и благоустроенного завода, и увидите, что
