- Я не знаю... Я не понимаю...
- Все ты понимаешь! Только, похоже, такой расклад тебе тоже не нравится. Ну, так звони своему Рокфеллеру, скажи, что жених у тебя - вор, пожалуйся на жизнь - он тебя приласкает. Он ведь не ворует и не жрет макароны, он ворочает деньгами и кушает устриц... Позвони! Поплачься! Попросись замуж, сделай аборт.
- Замолчи! Я прошу тебя, замолчи! - она впилась ногтями в собственные плечи так, словно хотела прорвать тонкий трикотажный джемпер. - Наверное, все ещё можно исправить?.. Я даже подумать не могла, что тебе так плохо...
Вадим коротко хохотнул и рванул с тумбочки телефон. Трубка упала, тяжело стукнув о деревянный угол:
- Звони, я тебе сказал! Как там? 'Редиссон-Славянская'? 'Космос'? 'Интурист'?.. Где твоя записная книжка? Давай-давай! А то я сам позвоню. Надо же как-то устроить твою судьбу, а то ты всю оставшуюся жизнь будешь демонстрировать мне свое благородство. Устал я от этого! И от тебя устал! Мне твоя рожа красивая уже хуже горькой редьки. Понимаешь ты это? А?
Олеся с каким-то удивлением вгляделась в его лицо: одна щека нервно подергивалась, в глазах стояли самые настоящие злые слезы. Перевела взгляд сначала на золотые побрякушки, потом на все ещё покачивающуюся трубку. Не вставая, переползла по полу чуть вперед, набрала номер. Коротко сглотнула и проговорила:
- Тим, это Олеся. Мне очень нужно с вами встретиться. Прямо сейчас.
Пока она одевалась, Вадим молча стоял рядом с диваном и смотрел себе под ноги. Он не остановил её и, когда она зашнуровывала туфли в прихожей, и когда выкладывала на тумбочку ключи. И только когда Олеся в последний раз взглянула на себя в высокое прямоугольное зеркало, надсадно выкрикнул:
- Не уходи! Неужели ты не понимаешь, что все это - бред?.. Я не могу без тебя. Я - последняя сволочь, но я не могу без тебя. Мы выкарабкаемся. Обязательно. Клянусь тебе... Олеська, я - сволочь! Я - сволочь и подонок!
Возможно, если бы он промолчал, она не смогла бы уйти дальше лестничной клетки. Вернулась бы, зарыдала вместе с ним, прижалась щекой к его плечу. Но он крикнул. И она спустилась на первый этаж. Потом прошла через яблоневую аллею. Обогнув булочную, вышла к автобусной остановке и только тогда заплакала. Одна. Без него...
Теперь она знала, что запах поганок ей не померещился! Она уже видела их! Видела тоненькие искривленные ножки и островерхие колпачки шляпок. Щель пока была совсем узкой, но она была!
Закусив нижнюю губу, женщина отламывала куски земли обеими руками. Вместе с гнилыми щепками, с камушками, впивающимися в уже онемевшие пальцы. С дерном, с личинками, с мелкими, сбегающими от локтей к плечам муравьями.
Там, наверху, было раннее утро. И воздух - густой и синий, как черничный кисель. Там чирикала какая-то пичужка, и пахло свежими опилками.
Едва ли в блондинке было хотя бы пятьдесят пять килограммов веса, но что бы она не отдала сейчас за возможность быть миниатюрной и худенькой, как какая-нибудь китайская гимнастка? Отверстие между каменной кладкой дома и подгнившей стеной подвала, пока ещё было слишком маленьким. Слишком узким для того, чтобы она смогла протиснуть в него свое тело.
Земля летела из-под её рук во все стороны. Вправо, влево, в лицо, в глаза, в рот. А женщина копала. Как крот, как собака, как лиса. Как зверь, остервенело рвущийся на свободу...
Тим ждал в холле гостиницы, нервно прогуливаясь от цветного фонтанчика в одном углу до искусственного дерева в другом. Он бы, наверное, и не заметил её, если б молодой американец, сидящий на кожаном диванчике, не сказал достаточно громко своему приятелю: 'Ты посмотри, какая!' И потому что в этой фразе не было ни капли показной развязанности, потому что в ней слышалось только удивление и радостное восхищение, Тим понял, что это об Олесе. Обернулся, вздрогнул. Увидел её, заплаканную, с наспех, неаккуратно сколотыми на затылке волосами, стоящую в какой-то трикотажной юбке, светлой простенькой куртке и туфельках на шнурках. Увидел её - красивую, невозможно красивую и невозможно грустную. Сделал шаг навстречу. Спросил, давясь словами:
- Пойдем ко мне?
Она только кивнула. Заколка расстегнулась, упала на пол, волосы рассыпались по плечам. Кто-то ещё удивленно присвистнул.
Лифт ехал кошмарно долго. Невыносимо долго открывалась дверь номера. Слишком навязчиво алели в вазе специально купленные розы.
Он взял Олесино лицо в свои руки и поцеловал. Сначала заплаканные, припухшие веки, потом брови. Хотел поцеловать в висок, но не сдержался. Впился в губы, заваливая её на диван.
Все произошло совсем не так, как он хотел. Быстро, грубо, некрасиво.
Ее скомканная, задранная юбка. Колготки - коричневым шариком под столом. Царапина на бедре... Боже, он даже поцарапал ей ногу! Смешной, буквой 'о', пупок. Эти глупые складки юбки... Красные неровные пятна на её лице и шее.
Он зачем-то прикрыл свои голые ноги пиджаком. Олеся тоже села, подняла с ковра колготки.
- Прости, - сказал он. И как-то глупо добавил. - Я тебя люблю.
- Хочешь на мне жениться? - спросила она, избегая смотреть в глаза.
- Хочу, - кивнул он.
- Тогда ты должен знать, что я беременна от другого человека. Но ему не нужен этот ребенок. Никому не нужен. Я сделаю аборт.
Тим снова кивнул.
Помолчали. Она встала, одернула юбку.
- Ты останешься, - сказал он. - Теперь ты - моя жена.
- Как хочешь... Если ты уверен?
Он вышел в соседнюю комнату, чтобы она могла, не стесняясь, одеться. И через стенку слышал, как её долго рвало в ванной...
Она не слышала его шагов! Не слышала вот уже, наверное, полчаса! Половицы наверху не скрипели. Запах сигарет постепенно улетучивался.
Она знала, что сделает в первую очередь. Нет, сначала, конечно, милиция, заявление - все, как полагается. Охрана. Обязательно охрана. Пусть к ней приставят охрану... А потом в ванную! И продезинфицировать руки!.. Стакан коньяка. Или водки? Лучше водки... Потом спать. Обязательно спать. А завтра...
Женщина чувствовала, что не комок - целый пласт мокрой слежавшейся земли вот-вот подастся. Шевелится! Ведь шевелится же! И справа ползет трещина.
Просунула обе руки в щель как можно дальше. Впилась в землю ногтями. Сильно потянула на себя, упершись в полку коленом. И опрокинулась назад вместе с землей, с полкой, вдруг оборвавшейся с чудовищным грохотом, с неизвестно откуда взявшейся жестяной банкой. Ударилась позвоночником и затылком. Сдавленно вскрикнула. Наверное, прокусила губу. Во рту тут же стало солоно. По подбородку вниз побежала кровь.
Но сверху на неё уже смотрели тонконогие желтые поганки, верхушки близких деревьев и кусок сиреневого неба.
И женщина чуть не закричала от радости, поняв, что все получилось, и она свободна...
* * *
- Я же говорю: мы ехали. Нам с грунтовки сворачивать ещё метров через пятьсот. А тут она лежит, - мужчина, сморщившись, потер шею и взглянул на свою ладонь так, словно ожидал увидеть раздавленного комара. - Ленка как закричит: 'Женщину сбили! Женщину сбили!'.. Ну, остановились. Она лежит. Я подошел: гляжу - неживая... Ну и вот...
- Куда вы направлялись? - спросил Андрей Щурок, подковырнув носком серого туфля слегка вдавленную в землю крышку от пластиковой бутылки. Крышка была 'свежая' - 'Спрайт' пил эксперт Володя Груздев - поэтому к вещдокам она не относилась.
- На дачу... На дачу ехали. Мы тут недалеко дачу строим. Не то чтобы даже дачу - так, садовый домик... Вот... И решили пораньше сегодня, потому что вечером дела в городе всякие...
