Руслан и Людмила

Мечом раздвинувший пределы
Богатых киевских полей;

Фарлаф, представляющий кадровую базу самой древней, самой богатой и самой культурной мафии, в силу беспрекословного подчинения своему генералитету в лице Hаины, достиг определенных успехов на уровне пятого, четвертого и даже третьего приоритетов:

Другой — Фарлаф, крикун надменный,
В пирах никем не побежденный,
Hо воин скромный средь мечей;

Алкоголь — оружие пятого приоритета (с помощью которого осуществляется геноцид), отсюда: в пирах никем не побежденный. Hаиболее высокий уровень концентрации сокровищ — самый мощный межнациональный, наднациональный (для непонимающих — интернациональный) еврейский капитал — дает возможность иудейской элите проявлять скромность средь мечей, исходя из принципа: главное — здоровье и деньги, а все остальное купим, — указание на владение четвертым приоритетом. В информационной войне, сталкивая народы друг с другом, иудейская мафия использует призывы-лозунги из различных “священных писаний”. Отсюда — “крикун надменный”. Это уже уровень третьего приоритета — идеологический.

Последний, полный страстной думы,
Младой хазарский хан Ратмир:
Все трое бледны и угрюмы,
И пир веселый им не в пир.

Ратмир, единственный из соперников Руслана, имеет определенную национальную принадлежность (хазарский хан). Хазары, как сообщает “Велесова книга”, были частью славянского этноса. Родовая элита хазар приняла иудаизм и обрекла себя и свой народ на гибель и выпадение из глобального исторического процесса.

Иудаизм претендует на самую большую глубину понимания глобального исторического процесса, на самую полную, целостную космогоническую концепцию и в силу этого — на богоизбранность его приверженцев. Исторический эксперимент с хазарами показал, что эти претензии завышены.

Иудаизм представляет собой наиболее герметичную космогоническую концепцию, закрытую для всех народов (возможно поэтому “АиФ”, № 47, 1991, не упомянули о ней), настолько закрытую, что приверженные ей должны строго формально и бездумно беспрекословно исполнять все её положения, т. е. должны превратиться в биороботов, или, другими словами, перестать быть народом. В целях поддержания герметичности концепции иудаизм запрещает изобразительные искусства, разрешая лишь совершенствование методов кодирования информации, передаваемой из поколения в поколение о некоторых фрагментах самой концепции. Подобная система гибельна для духовной жизни любого народа. Душа народа — в его эпосе, сказаниях, преданиях, лучших образцах изобразительного искусства, скульптуры, архитектуры. Тора и Талмуд в их современном виде не могут претендовать на роль народного эпоса. Это, скорее всего, своеобразное наставление по боевому использованию мафии, созданное ее хозяевами для применения ее на различных этапах глобального исторического процесса.

В четвертой и пятой песнях поэмы раскрывается второй смысловой ряд образа Ратмира. Хазарская элита пыталась противопоставить свой народ славянскому этносу и, лишившись поддержки национальной культуры, отражаемой народным эпосом, — предала забвению и собственную историю:

Я все забыл, товарищ милый,
Все, даже прелести Людмилы.

Хазары приняли иудаизм в VI — VII веках. Могли принять и христианство; но христианство моложе иудаизма настолько, насколько Ислам моложе христианства. Исторически сложившееся христианство по сути своей — молодые волшебницы Hового завета (ассоциативные параллели: двенадцать дев — двенадцать апостолов); иудаизм — “милая подруга” Ветхого завета. До принятия христианства хазары были сильным, воинственным славянским народом. После предательства вождей, попавших в полную зависимость от иудейских эмиссаров, сей народ канул в Лету, стал безвестным. Обо всем этом, о вине иудаизма перед исчезнувшим из истории народом и ведет рассказ Ратмир при встрече с Русланом в пятой песне:

Моя подруга мне мила;
Моей счастливой перемены
Она виновницей была;
. . . . .
Напрасно счастье мне сулили
Уста волшебниц молодых;
Двенадцать дев меня любили:
Я для нее покинул их;
Оставил терем их веселый,
В тени хранительных дубров;
Сложил и меч, и шлем тяжелый,
Забыл и славу, и врагов.
Отшельник мирный и безвестный,
Остался в счастливой глуши.

Иудаизм приняла только элита этой части славянского этноса; народ же, в силу закрытости самой концепции иудаизма, принять его не мог; но, лишившись собственных родовых вождей, получил взамен их иудейских пастухов. Так Ратмир стал рыбаком (указание на иудо-христианскую экспансию), но подруга Ратмира — не “рыбачка-Соня”, а пастушка — безнациональная и безымянная:

Пастушка милая внимала
Друзей открытый разговор
И, устремив на хана взор,
И улыбалась, и вздыхала.

Потом дважды (в 1824 и в 1825 году) поэт вернется к “безымянной” пастушке, когда затронет особую миссию древнеегипетского жречества в глобальном историческом процессе, и тогда пастушка неожиданно обернется “безымянным” пастухом, что в свою очередь приоткроет тайну эпиграфа к “Домику в Коломне” — “Modo vir, modo femina”, что в переводе с латыни означает — “То мужчина, то женщина”: