Клот. Они ушли. Он остался командиром и командовал много лет, и его по- любили.
- Вот это да! - с восторгом воскликнул Володя.
- Вот это человек! - И повторил, откинувшись на спинку: - 'Господа, вот пистолеты!'
Глядя на сына, Александр Васильев? подумал: 'Ребенок. И Клот был ребенок. Таких уже не осталось'.
- Что же хорошего? - удивилась Екатерина Александровна. - Возле моей Акимовки была усадьба такого отставного гусара. Чего он не вытворял, пока не помер. А детям оставил долги, пистолеты да облезлый ментик.
Она не поняла Самсонова. Эти примеры не доходили до нее, как не доходит конная атака до укрепленной пулеметной позиции. А ведь любила в нем старомодное рыцарство! И стих его гусарский обожала!
- Мне отец тоже ничего не оставил, кроме имени, - ответил Самсонов. - И у меня были поединки...
- Поединки? - весело переспросила она, приподнимая черные брови.
- С Жилинским, в училище, - уточнил он.
Екатерина Александровна, услышав имя ненавистного Жилинского, с серьезным любопытством, почти упреком, посмотрела на него, будто он скрывал что-то важное.
- Я не знала, что у тебя о Жилинским еще с училища... Наверное, я много про тебя не знаю...
- Главное ты знаешь, матушка, - сказал Самсонов. - И ты знаешь, и я знаю, слава Богу! С прощающим выражением.
- Да, главное мы знаем.
Что было главным, они не обсуждали, в этом не было нужды. Когда-то в Елисаветграде они впервые встретились. Тридцатисемилетний полковник Самсонов прибыл туда, получив назначение начальником юнкерского кавалерийского училища; он был видным женихом во всей, наверное, Херсонской губернии. Екатерину Александровну он прежде видел только однажды, во времена большого Бендерского лагерного сбора, тогда пятый эскадрон лубенцев останавливался в Акимовке и там в доме молодых помещиков ему запомнилась дочка - девочка в голубой шляпке, она-то потом и оказалась Екатериной Александровной. Потом, через восемь лет.
Полковник читал Екатерине Александровне лубезского гусара корнета Демидова:
Вы замунштучили меня
И полным вьюком оседлали
И как ремонтного коня
К себе на корду привязали.
Повсюду слышу голос ваш,
В сигналах вас припоминаю
И часто вместо 'Рысью марш!'
Я ваше имя повторяю.
Несу вам исповедь мою,
Мой ангел, я вам рапортую,
Что я вас более люблю,
Чем пунш и лошадь верховую!
А она это уже слыхала когда-то от офицеров, поразивших ее сердце свободой и красивыми мундирами.
- В Акимовке? - спросил он. - Неужели?
У него не было ни кола, ни двора, в послужном списке значилось: 'Есть ли за ним, за родителями его или, когда женат, за женой, недвижимое имущество, родовое или благоприобретенное. - Не имеет'.
Акимовский одноэтажный просторный дом не стал ему родным, но погост Акимовской церкви с простыми дубовыми крестами и серыми известковыми плитами, заросший сиренью и терновником, почудился Самсонову тем местом, где суждено будет успокоиться, когда господь призовет его душу. Известно, кому принадлежит жизнь офицера и кто волен ею распоряжаться. Поэтому, уезжая летом 1905 года принимать Уссурийскую казачью бригаду, Самсонов попросил жену в случае гибели похоронить его в Акимовке. Катя обещала.
До сей поры судьба миловала его и в бою под Ляояном, и в зимнем набеге на Инкоу. Что впереди - неведомо, но главное они с женой постигли - в детях, Боге, долге перед Отечеством.
Однако, говоря Екатерине Александровне, что главное он знает, Александр Васильевич имел в виду и что-то другое, вызванное несчастьем с адъютантом. Да, дети, Бог, Отечество - это все верно, это как мраморные доски на стенах Храма Христа Спасителя, сохраняющие для потомства имена полков, как штандарты старого полка. А в глубине? Что в глубине? Когда посылаешь человека на смерть?
- Знаешь, скоро к нам приедет один мальчик, - сказал Самсонов, переведя разговор в иное русло. - Сын одного важного перса. Он быдет учиться в корпусе.
Володя немного задумчиво произнес, хмуря лоб:
- А я поеду в Персию?.. Что персу делать в нашем корпусе? Разве мало в Туркестане мусульман?
В его словах отражалась помимо его воли еще горячая история покорения этого края, на будущий год исполнится всего пятьдесят лет, как Черняев взял Ташкент штурмом по лестницам, - и Володя наверняка слышал отголоски прошлых событий.
- Мальчик хороший, - сказал Самсонов. - Англичане его зовут в Индию учиться, а он к нам хочет. Его отец - наш друг, помогает нам.
- Россия и так сильна, - ответил Володя. - Он ведь займет место русского, верно? Например, сына этого бедного Головко!
Он упрекал Самсонова в случившемся несчастье, видя его хладнокровие и непоколебимость. А персидский мальчик скорее всего был поводом.
- Зачем нам персидский мальчик? - спросила Вера. - Он по-русски понимает?
- Научим, Вера. Россия сильна, - сказал Александр Васильевич. - И штыком сильна, и душой. Скажи, Володя, почему сейчас большинство мусульман хотят жить с нами в мире? Потому что мы несем порядок и прогресс... Знаешь, почему его отец открыто принял нашу сторону? Потому что увидел, как наша противочумная охрана борется с чумой...
Володя смотрел на отца с упреком, как будто спрашивал: 'О чем ты говоришь?'
- А строительство железных дорог? - продолжал Самсонов. - Это подвиг русских людей. И никого мы не притесняем, не тащим в нашу веру. Мы выполняем долг. Что же плохого в том, что мальчик близко узнает русских?.. Я понимаю, ты огорчен этой неприятностью, но надо быть мужественным. Среди военных людей и не такое бывает. Я тоже огорчен.
По привычке все доводить до конца Самсонов хотел убедиться в согласии Володи, но Володя опустил глаза, попробовал уклониться от дальнейшего разговора, и тогда Александр Васильевич еще прибавил с офицерской определенностью:
- Ты, братец, сегодня не в своей тарелке. Ступай к себе, поразмысли об Отечестве. Что бы ты делал, окажись на Куликовом поле или на Чудском озере? Выполнял бы приказания начальника?
Екатерина Александровна несогласно вскинула брови и поглядела на него изумленно. Но когда сын встал, она промолчала, показывая, что поддерживает мужа.
- Папа, - сказала Вера. - Мне тоже очень жалко Головко.
В лице мальчика промелькнуло беззащитное детское выражение обиды, он не понимал, за какую провинность родители удаляют его и почему идея отечества вдруг заслонила все, и родительскую любовь, и несчастье.
Александр Васильевич посмотрел, как за сыном закрылась дверь, подумал о полковнике Багратуни: тот хорошо знает язык и обычаи персов и выразил желание взять на себя общий надзор за школьной жизнью мальчика-перса.
- Он переживает, - сказала Екатерина Александровна. - Я пойду еще поработаю, - вымолвил Самсонов. - А много переживать мужчине - вредно. Он уже почти мужчина. Я в его годы в военной гимназии жил по сигналам военного трубача. - И, выговорив это, смягчился: - Ладно, матушка...
* * *
