То, что под землей гибли люди, что шахтеры не любили тех, кто устраивал и управлял шахтными работами, определяло отношение гимназистов к поселку.
Дед тоже не любил поселка, не забывал своего прошлого житья в землянке. Ему казалось, что здесь ему завидуют, готовы обмануть, ограбить, даже убить. Когда телега с клекочущими курами катилась по кривым линиям, мальчик понимал, что подчиняется деду только временно. Вот мимо проехал чернявый казак в двуколке с привязанной на длинной веревке коровой. Вот пролетели голуби. Вот со степной стороны плыло белое облако на соединение с желтыми 'лисьими хвостами', поднимающимися из труб французского 'Униона'. Казак с коровой, голуби, облако над 'Унионом'... и Виктор тоже готов куда-то лететь.
Продав кур, Родион Герасимович по дороге на хутор заводил с внуком разговор о доходах, ценах в Мариуполе, откуда на пароходе возят донецких кур в Марсель, о приближающейся войне со злобной Австро-Венгрией, которую следует проучить. От войны он ждал выгоду, а Виктор ждал приключений и перемен.
- А Макарий будет... - сказал мальчик и замолчал, выбирая между 'героем' и 'убит'.
- Бог ведает, - ответил дед. - На Макарку все одно у меня надежи нет, к нам он не вернется,
- Как не вернется? - возразил Виктор. - Убьют?
- Авось не убьют, - предположил старик. - Может, кровь прольет и возвысится до больших чинов.
В память Виктора засело, что война для их семьи началась со слов деда о том, что Макарий не вернется. Сама же война загорелась как-то незаметно и непразднично. Начавшаяся первого августа учеба в гимназии совпала с ней и отодвинула ее куда-то к чуждым вопросам взрослой жизни. В актовом зале собрали гимназистов, и было жарко от лившегося в высокие окна августовского солнца, скучно от речей и завидно тем, кто будет воевать. Транспарант со словами 'Боже, помоги славянству!' взывал к неясным далям.
Мобилизация затронула опытный кадр шахтеров и принесла старшему штейгеру Александру Родионовичу Игнатенкову нежданные заботы: трудно восполнить убыль в забойщиках и машинистах. Еще труднее было приучить новичков после страшной работы и пьяных разгулов снова впрягаться в шахтерскую упряжку. Оседлые углекопы, образовавшие на протяжении жизни двух-трех поколений основной костяк работников, стали сменяться пришлой мужицкой вольницей, словно время возвернулось на десятилетия вспять. Новички работали хуже, зарабатывали меньше, с десятниками и штейгерами разговаривали либо приниженно, либо вызывающе. Столкнувшись с ними, Александр Родионович вспомнил, что в давние времена горнопромышленники отказались использовать десять тысяч арестантов.
Теперь было что-то другое, и поговаривали о том, что власти скоро начнут присылать для работ военнопленных.
Павла попросила Александра Родионовича устроить куда-нибудь ее Миколку.
- Вы за ним присматривать будете, - предположила она, глядя с надеждой. - Потом на десятника выучится, он у меня моторный.
Александр Родионович отговаривал домашнюю работницу. Он привык к смелому сообразительному дружку Виктора и не хотел, чтобы его придавило где-нибудь в лаве или споили гуляки.
Павла настаивала, обещала верно служить до гробовой доски и никогда не забывать добрых дел.
И Александр Родионович согласился устроить мальчика, хотя его подмывало обозвать просительницу безмозглой дурой.
Павла ушла и вскоре привела Миколку. Должно быть, благодарить. Александр Родионович отложил 'Утро России', бодро произнес:
- Что, пора нам становиться горнопромышленниками?
На Миколке были тесные Викторовы одежки и сандалии с обрезанными носками. Он доверчиво улыбался.
Когда они ушли, Александр Родионович подумал: неужто они забыли Рыковку?
Вспомнилось вслед за катастрофой и то, что тогда он был молодым. Девятьсот восьмой год! Кажется, вчера... но уже не вчера, а вечность назад. Быстро же старится, устает русский человек. Словно знает, что жизнь не даст ему долго тешиться иллюзиями. А без иллюзий он начинает скрипеть, как старое дерево. Почему французы и бельгийцы легко относятся к жизни, до старости сохраняют к ней интерес?
Хотел поговорить об этом с женой, но Анна Дионисовна, несмотря на вечерний час, еще заседала в комиссии или в комитете по делам увечных и раненых.
Наверное, потому, ответил себе Александр Родионович, что мы слишком близки к мужикам, к простой жизни и не умеем жить для себя в те свободные минуты, которые дает нам техника. И тут же спросил себя: а разве я не живу для себя, не играю в карты, не пью с товарищами?
Получалось весьма пошло.
Александр Родионович взялся за газету и принялся изучать фронтовые сводки, где сообщалось... тут он громко вздохнул... что подбито два германских 'таубе' и один наш аэроплан.
Александр Родионович, сказав на шахте, где его найти в случае нужды, поехал к доктору Ларионову. Играли обычной компанией: он, доктор, фельдшер Денисенко. Раньше четвертым был следователь Зотов, но после того, как дочка Петра Петровича неожиданно вышла за казачьего офицера Григорова, Зотов посчитал себя оскорбленным и на преферанс больше не приходил. Его место в компании занял техник с горноспасательной станции Москаль. И даже хорошо получилось! Москаль в отличие от того мизантропа был приятный, чуть насмешливый человек. Скажешь ему: 'Что-то вы нынче, Иван Платонович, ворон ловите?', а он в ответ: 'Не имею права всегда выигрывать, партнеров потерять можно'. Короче, понимает, зачем люди собираются.
Сели играть в седьмом часу, вскоре зажгли электричество, и оно чуть-чуть помаргивало. Доктор порывистым движением схватился за карту и замер, как будто вдруг испугался.
- Ходите с бубей, не ошибетесь, - посоветовал Александр Родионович то, что все говорили игроку в случае заминки.
- Повадился кувшин по воду ходить! - отозвался доктор и пошел пиковым тузом.
- О, Петр Петрович! - изображая почтение к тузу, произнес Денисенко.
- Злодей! - усмехнулся Москаль. - Каторжник!
И пошло. Думали только о том, чтобы взять свои взятки и подсадить противника, мололи языками разную ерунду и чувствовали в этом прелесть безыдейшины.
На минуту, правда, по милости Денисенко выплыли германские крейсера 'Гебен' и 'Бреслау', пропущенные Турцией в Черное море и бомбардировавшие Одессу, Феодосию, Новороссийск, и уже зазолотились купола минарета дивного города Константинополя, бывшего Византия, наконец-то предрешенного державами согласия быть российским. Москаль нараспев вымолвил:
- Англичанка продает настурции...
- А? - спросил Александр Родионович.
- ... продает нас Турции.
- Охо-хо! Нас Турции? - понял Александр Родионович Охо-хо! А мы вашу дамочку по усам, по усам! - И с отмашкой шлепнул козырем, убив разыгрываемую Москалем третью даму.
Стол от удара даже хрустнул. Откуда-то издалека прилетел низкий звук гудка.
- Взрыв? - с сомнением протянул Москаль и поглядел на Александра Родионовича. - Похоже, где-то возле нас.
- Похоже, - сказал Москаль. - Так бабахнуло...
- Может, еще и не у вас! - оспорил с фальшивой уверенностью доктор.
Загудели новые гудки с других шахт. Москаль вдруг глубоко зевнул и зажмурился, хрустя челюстями.
- Ваша смена? - участливо спросил Александр Родионович.
Москаль снова зевнул и снова повел вислыми плечами. На него нашел какой-то приступ. Фельдшер
