Беленького назначить его в праздник дневальным по казарме.
— Значит, гопцуют, говорите? — переспросил Крупенин.
— Точно, — подтвердил Иващенко. — Як на Черниговщине, де гопцуют все дивки... де гуляють парубки!
— Очень веселый народ — украинцы, грустить не любят. — Крупенин старался говорить погромче, чтобы привлечь внимание Красикова. Но Красиков не повернулся даже, он стоял, опустив голову, занятый своими грустными думами. Крупенин подошел поближе и спросил:
— Где же ваша гитара, Красиков? Она жива?
— Жива, — буркнул Красиков. — Вон в шкафу лежит.
— Может, дадите побренчать ради праздника?
— Охота есть — пожалуйста, товарищ старший лейтенант.
— Есть охота. Давайте.
Красиков посмотрел на командира с удивлением:никогда человек не играл, а тут загорелся. Но за гитарой все же сходил и, как полагается, проверил настройку.
— Нравится мне ваш инструмент. Звук у него какой-то особенный, — сказал Крупенин, пробуя тугие, неподатливые струны своими не очень уверенными пальцами. Когда-то, в юности, он играл на гитаре и на балалайке одну вещицу — «Светит месяц». На нее и сейчас надеялся. Но как ни приспосабливался, как ни нащупывал нужных звуков, мелодия рвалась и гасла, будто спичка на ветру у неопытного курильщика. Красиков долго смотрел на командира своими безучастными ореховыми глазами и вдруг не выдержал, сказал:
— Не так вы, товарищ старший лейтенант, зажимы на грифе делаете. Давайте покажу.
Этого-то как раз и ждал Крупенин. Он знал, что Красикову начать только нужно, а потом, когда он разойдется, его всей батареей не остановишь. Так, по крайней мере, бывало раньше в свободные вечера. Но сейчас Красиков, показав, как нужно играть «Светит месяц», вернул гитару командиру и отошел в сторону.
— Чего же вы? Сыграйте что-нибудь, — попросил Крупенин, — из своего... волжского...
— Не могу.
— А вы попробуйте.
Красиков не ответил, только еще больше нахмурился.
— Ну это вы зря. Нельзя вступать в новый год с таким настроением. — Крупенин попробовал снова заиграть, но пальцы по-прежнему никак не ладили со струнами. И он положил гитару на тумбочку.
— Послушайте, Красиков. — Крупенин в упор посмотрел на курсанта: — Вы секрет хранить умеете?
— Секрет? — недоверчиво переспросил Красиков. Но, увидев, что командир настроен совершенно серьезно, заинтересовался: — А какой секрет, товарищ старший лейтенант?
— Небольшой, но все же... — сказал Крупенин вполголоса. — Только вам доверяю. Учтите.
Он вынул из кармана письмо Саввушкина и протянул его Красикову. Тот прочитал несколько строчек и твердо, не колеблясь, сказал:
— Не верю я, товарищ старший лейтенант. Ерунда это.
— И я не очень-то верю, — вздохнул Крупенин. — Но ведь зачем-то написал человек. Да и себя ругает уж очень сильно. Тоже непонятно.
Красиков стал читать дальше уже внимательнее. Потом он долго смотрел на подпись, повертывая письмо и так и этак, как будто сомневался в его достоверности.
— Знаете что, — предложил ему Крупенин, — жили вы с Саввушкиным вроде неплохо. Напишите ему, расспросите, как ой там... Уж вам-то он сообщит все, без утайки. Хорошо?
Такого оборота Красиков не ожидал и даже не сразу нашелся, что ответить командиру: согласиться или отказаться. Но его самого уже разбирало любопытство: неужели все, что написал Саввушкин, правда? И верилось, и не верилось. Подумав, он согласился:
— Хорошо, товарищ старший лейтенант, напишу.
— Ну вот и договорились.
У двери внезапно возник шум, резкий, веселый, на всю казарму. Два вернувшихся из клуба курсанта сходу принялись показывать свое артистическое мастерство дневальному.
Высокий, голенастый блондин Яхонтов, заломив на затылок шапку и приняв царственную позу, отважно вызванивал на балалайке какую-то очень быструю пляску. Другой — маленький, верткий, как юла, Винокуров, крутился возле приятеля, то приседая и раскидывая руки, то лихо по-петушиному подпрыгивая и хлопая ладонями по коленям.
Обеспокоенный поднятым шумом, Иващенко упрашивал плясунов:
— Ну, хлопцы! Ну хиба ж так можно!
Он глядел то на них, то на командира, которого плясуны не замечали.
— Стой, Олесь, не воркуй, для тебя же стараемся, — сохраняя царственную позу, сказал Яхонтов.
— И давай прихлопывай! — в тон ему крикнул Винокуров, не переставая выкручивать свои замысловатые коленца.
Крупенин, чтобы выручить смутившегося дневального, энергично зааплодировал. Весельчаков словно кто-то схватил за руки: они мгновенно вытянулись и виновато уставились на командира.
— Что это вы? — улыбнулся Крупенин. — С такта сбились, что ли?
— Так точно, сбились, — косясь на товарища, ответил Яхонтов.
— И в клубе сбивались, когда вам аплодировали?
— Никак нет, товарищ старший лейтенант, в клубе не сбивались.
Крупенин подошел ближе к весельчакам, дружески подмигнул:
— Не та, значит, овация. Так, что ли?
Курсанты рассмеялись. Поборов смущение, Винокуров сказал с лукавинкой:
— Не с того боку, товарищ старший лейтенант.
— Вижу, вижу, — сказал Крупенин. — А вот почему вы, друзья хорошие, из клуба сбежали раньше всех, не знаю.
— А нам, товарищ старший лейтенант, подрепетировать нужно, — объяснил Яхонтов уже серьезно. — Генерал сказал, что завтра в Доме офицеров выступать будем.
— Ах, вот в чем дело! Тогда давайте репетируйте, а мы посмотрим.
Красиков тем временем открыл свою тумбочку, порылся в тетрадях и, отыскав листок с торопливым карандашным рисунком Саввушкина, протянул его Крупенину.
— Вот, товарищ старший лейтенант, посмотрите.
На рисунке действительно были острова с пальмами, корабль и подпись Саввушкина.
5
В клуб Крупенин вернулся поздно, после двенадцати. Вместо предполагаемых пятнадцати-двадцати минут он пробыл в батарее более двух часов и теперь, отыскивая среди танцующих Надю, не знал, как же объяснить ей свое исчезновение.
Народу в клубе поубавилось, но бал продолжался. Полный, раскрасневшийся дирижер время от времени поворачивался от оркестра к танцующим и размашистым движением рук словно прибавлял веселья.
Остановившись у одной из колонн, Крупенин долго и внимательно присматривался к проплывавшим мимо него парам, а сам все думал: «Ну что я скажу ей, что?»
Но объясняться не пришлось: Нади в клубе не оказалось. Не оказалось и Вашенцева, и это больше всего встревожило Крупенина. Он не понимал, как Надя может разрешить ухаживать за собой человеку, у которого есть семья? Разве только по злости, в отместку ему, Крупенину?
— А скучать нельзя, скучать запрещается, — прозвенел за его спиной веселый девичий голос.
