снобизма.
Она была милой смешливой женщиной, нисколько не кичившейся своими сценическими успехами, и в Левку влюбилась по-бабьи беззаветно. Помню, однажды под вечер, сухой поздней осенью, когда над городом пылал закат и злой ветер бросал в лицо редкую железную пыль, мы гуляли втроем. Я и Левка - в новых серых шинелях с начищенными пуговицами, между нами, взяв нас под руки,-Светлана в модном красном пальто. Ее узнавали прохожие, но льстило это скорее нам, чем Светлане. Ее счастье заключалось в Левке. Мне попала в глаз соринка.
Светлана заботливо убирала ее тонким надушенным платочком и касалась меня нежной холодной щекой. «Все равно режет»,- жаловался я. «Ну, что же я могу сделать?»-«Ты пожалей меня».-«Я тебя очень жалею».- сказала Светлана и осторожно поцеловала меня. «Будем стреляться через платок!»- разыгрывал ревность Левка.
Мы зашли в универмаг, в отдел пластинок. Там было тепло, чисто и немноголюдно. Левка потребовал модную песню из фильма «Свадьба с приданым»- залихватские частушки в исполнении Доронина, и образ первого парня на деревне в новых сапогах с галошами легко сближался с обликом глазастого и курносого старшего лейтенанта, сбившего набекрень фуражку, из-под которой ломились русые волосы, и слегка распустившего концы белого шелкового кашне, охватывающего шею и грудь. «Из-за вас, моя черешня, ссорюсь я с приятелем, оттого что климат здешний на любовь влиятелен»,- пел Доронин. «Это про нас,- сказал Левка.- С этой стороны заверните, а на обороте не надо».
Мне редко удавалось видеть, чтобы смеялись так самозабвенно, неудержимо и счастливо, как хохотала Светлана над Левкиными шутками. Она захлебывалась, задыхалась, на светлых ее глазах выступали слезы, а под глазами, на желтовато-бледной полоске, оттененной румянцем щек, выступали золотистые пятнышки веснушек.
– Я же сказал: на обороте не надо,- повторил Левка, и Светлана изнемогала в новом приступе хохота.
А на обороте была другая песня из этого же фильма: лирическая, задумчивая. Она осталась у меня в памяти: «На крылечке твоем каждый вечер вдвоем мы подолгу сидим и расстаться не можем на миг…»
Левка забрал из общежития свой скромный чемодан и перешел к Светлане - она жила вместе с матерью. На занятия он приходил «из дома», ухоженный, накормленный, успокоенно доброжелательный. По утрам от него слегка пахло мускусом, а в новеньком черном портфеле лежали бутерброды, которыми он, конечно, щедро делился.
Дипломные работы мы писали летом, и в один из особенно лучезарных дней Тучинский пригласил меня и Сашку «к себе домой». Он выбрал время, когда оставался в квартире один, и принял нас в роскошной по тем временам гостиной с полированной мебелью, с хрустально-бронзовой люстрой, с широкой стеклянной дверью, открытой на жаркий балкон. Хозяин был в шикарной шелковой пижаме бело-голубой динамовской расцветки и то и дело поднимал ее широкий рукав, чтобы взглянуть на новые золотые часы.
– Ну? Как я живу? - спросил Левка, широким жестом показывая на стены, увешанные фарфоровыми тарелочками.
Он был совершенно серьезен.
– А здесь я работаю,- сказал он и подвел нас к огромному письменному столу.
И мы расхохотались: на столе лежала стопка бумаги, на верхнем листе значилось: «План эксперимента», все же остальные листы оставались девственно чистыми. Левка смутился и забормотал, что в черновиках у него все готово и осталось только переписать.
– Левк, покажи черновики-то,- просил Мерцаев, пряча улыбку.
– Да ну… Искать надо…
– Поищи уж…
– Да ладно… Потом… У меня вот выпить есть.
– Можно и выпить,- согласился капитан,-только потом ты уж покажи черновички-то.
Разумеется, и потом никаких черновиков Тучинский не показал. Говорили о работе над дипломами, и мне показалось, что капитан Мерцаев не остался равнодушным, когда Левка сказал, что хочет использовать его расчеты и записи эксперимента с полупроводниками.
– А ты в диплом полупроводнички суешь? - спросил капитан.
– Мода. Я же в московский НИИ хочу устроиться. Не в пустыню же ехать.
– Будешь делать станцию на полупроводниках?
– Что ты, Саша? Разве я похож на человека, который ездит в части, внедряет, волнуется? Я люблю тихую жизнь за столом. Вот за таким, со скатертью. В крайнем случае, за письменным. Займусь какой-нибудь теоретической темой.
– А кто же будет стрелять-то?
– В кого стрелять? Брось ты. Кончилось все это. Теперь надо спокойно наслаждаться жизнью. Стрелять - вообще противоестественно для человека.
– Значит, столько-то там тысяч лет до тебя все жили противоестественной жизнью, а ты начнешь настоящую?
– По-твоему, без стрельбы не прожить? Тебе нравится? Стреляй!
– Ты думаешь, мне на фронте нравилось стрелять? - Это было давно.
– А теперь всеобщий мир и благоденствие?
– Во всяком случае, для меня. И для всех нормальных людей, которые хотят наслаждаться, а не стрелять.
Мы могли еще долго сидеть, но Мерцаев замолчал, поскучнел и заспешил уходить: заниматься, мол, надо. На улице он сказал мне:
– Вот потому я и отказался от науки. Мне не место там, где прячутся в тишину, где творчество подменяют приспособленчеством. Я не могу быть с теми, кто бросает позицию, когда наступают танки.
– Но сейчас не война.
– И ты тоже? Благоденствия общего захотел? Все забыл? Начитался своих журнальчиков?
– О чем ты? Что я забыл? - Забыл, что ты человек…
Вечером, накануне выпускного праздника, капитан Мерцаев одиноко скучал в общежитии, когда неожиданно появился Левка Тучинский. Как выяснилось, он искал меня, но я посвятил тот вечер личной жизни. Тучинский помялся и нерешительно обратился к капитану:
– Только на тебя надежда, Саша.
С таким выражением лица Левка обычно просил денег взаймы. «Отдам завтра,- твердо обещал он, а потом, тяжело вздохнув, добавлял: - Или послезавтра». Надо ли говорить, что отдавал он долг примерно через год, да и то не всегда?
И теперь Мерцаев спросил, усмехаясь:
– Отдашь завтра? Или послезавтра?
– Деньги мне не нужны.
– Чем же тебе помочь? Полупроводнички ты, говорят, защитил блестяще?
– Мне нужно решить одну проблему. В общем, я тебе потом расскажу. А сейчас у меня к тебе просьба. Ты ведь знаешь, где живет Светка?
– Как же! Бывал!
– Понимаешь, Саш… Надо, чтобы, ты ночью взял такси и ровно в три часа подъехал бы к дому. Я выйду ровно в три…
Мерцаев сел на кровати и с любопытством вгляделся в Левкино лицо: лоб в глубоких, чуть ли не старческих морщинах, уклончивый, прячущийся взгляд круглых помутневших глаз.
– Дробь, как говорят моряки? - спросил капитан.
– Я тебе потом все расскажу.
– Обделывай свои делишки сам.
В эту ночь оборвалось счастье Светланы. Она сладко спала, успокоенная Левкиными ласками, и ни сном ни духом не чувствовала, что ее возлюбленный, трусливо оглядываясь, наспех собирает чемодан, напяливает брюки и крадется к дверям.
Утром я был несказанно удивлен, увидев на давно пустующей кровати Левку Тучинского. Проснувшись, он лежал, направив в потолок курносый нос.
