уже исполнилось четырнадцать, и она была самой старшей из сестер. – Стали бы мы ухаживать за ним, если бы он умер, а?
– Думаю, нет, – ответила Кэрри. Стоя у фургона, она наблюдала, как Бекки и Оливия осматривали незнакомого мужчину, лежавшего в фургоне. Ее младшая сестра Миранда молча стояла с ней рядом. Честер, их пес, сначала обнюхал незнакомца, потом расположился неподалеку – Честер знал, что чужакам доверять нельзя.
– Как он? – спросила Бекки, взглянув на Оливию.
– Боюсь, очень плох, милая. Похоже, у него внутреннее кровотечение.
– Может, скатим его по доске? – предложила девочка.
Они нашли в сарае доску, которую использовали как носилки, чтобы внести раненого в спальню на первом этаже дома. Когда они укладывали его на постель, он громко застонал, но не очнулся.
Внимательно посмотрев на него, Оливия нахмурилась и пробормотала:
– Похоже, у него сломано несколько ребер. Думаю, надо его перевязать.
Чтобы перевязать раненого, требовалось сначала стянуть с него рубаху. Рубаха была в пятнах крови и такая рваная, что чинить ее смысла не имело. Оливия взялась за ворот и сильно рванула. Пуговицы отлетели, и рубаха распахнулась.
– Боже милостивый… – пробормотала она, увидев шрамы у него на груди.
– Что такое, мама?! – в испуге воскликнула Кэрри.
Оливия выразительно посмотрела на Бекки и проговорила:
– Милая, иди на кухню и возьми с собой девочек. И Честера возьми тоже. Поставь на огонь чайник. Отведи Келли в сарай. Потом принеси мне горячей воды и набери ведро холодной. Справишься?
– Да, конечно. – Взяв младших сестер за руки, Бекки вывела их из комнаты. Следом за ними пошел и Честер.
Оливия внимательно посмотрела належавшего перед ней мужчину. Несмотря на его плачевное состояние, он был крепок и мускулист – видимо, привык к тяжелой работе. «Когда раны заживут, он, возможно, захочет остаться тут на время, – подумала Оливия. – Может быть, Господь все-таки откликнулся на мою молитву?»
Склонившись над раненым, Оливия внимательно осмотрела шрамы. Некоторые из них выглядели так, как будто с него сдирали кожу. Ей доводилось видеть ужасные шрамы у черных рабов, видела она и шрамы у солдат Конфедерации, но никогда не видела ничего подобного. Глядя на незнакомца, Оливия испытывала искреннее к нему сочувствие. Было очевидно, что с этим человеком происходило что-то ужасное. Положив руку ему на лоб, она почувствовала легкий жар. И было ясно, что к вечеру жар усилится.
Внезапно раненый дернулся и разразился потоком проклятий. Оливия в испуге отдернула руку. Какой же он, должно быть, дурной человек, если даже в беспамятстве произносит такие слова. Нет- нет, наверное, она ошибается. Господь никогда не послал бы ей в помощь негодяя.
Оливия вышла из дома, чтобы набрать нужных трав. Немного поразмыслив, она нарвала листьев окопника – ей вспомнилось, что старая Салли, когда была жива, советовала собирать именно эту траву.
Поручив Бекки заварить окопник, Оливия нашла ножницы, йод, бинты и чистые тряпки. Вернувшись в комнату, она увидела, что незнакомец мечется по постели, как будто его мучают кошмары.
Приблизившись к нему, она снова потрогала его лоб. Теперь уже лоб горел; было очевидно, что жар усилился. Что ж, неудивительно, что он бредил.
Вошла Бекки с ведром холодной воды. Передав ведро Оливии, она вышла из комнаты и вскоре вернулась с котелком кипятка.
– Ублюдки! – закричал вдруг незнакомец, стукнув кулаком по подушке. – Кровожадные ублюдки!
Оливия взглянула на четырнадцатилетнюю Бекки, стоявшую у кровати. Девочка в ужасе смотрела на незнакомца.
– Бекки, иди собери девочкам что-нибудь на обед, – сказала Оливия. – А я останусь здесь.
– А тебе разве моя помощь не понадобится?
– Нет, я сама прекрасно справлюсь. – Оливия улыбнулась девочке. – Уже почти полдень, и я хотела бы, чтобы ты накормила малышек жарким, которое я приготовила сегодня утром.
Молча кивнув, Бекки вышла из комнаты. Оливия же, шагнув к изножию кровати, стащила с мужчины сапоги и тут же столкнулась с проблемой, о которой раньше не подумала. Как снять с раненого брюки. Он был довольно крупный, слишком тяжелый, и она не смогла бы его приподнять.
В конце концов, ей пришлось воспользоваться ножницами и разрезать брюки. Взглянув на обнаженное тело, Оливия поспешно отвела глаза и прикрыла его простыней. После войны нравы очень изменились, но все-таки еще оставались некоторые правила приличия, которые следовало соблюдать. Даже после несчастья с отцом она никогда не купала его сама – эту обязанность взял на себя старик Нейт. А во время войны, когда Оливия ухаживала за ранеными солдатами в походном госпитале, она лишь мельком могла увидеть раздетого мужчину – старшие подруги все делали сами, потому что Оливия была незамужней девушкой.
«Но почему бы и не взглянуть? – подумала вдруг Оливия. – Никто ведь не узнает».
Закусив губу, она посмотрела на приоткрытую дверь. Потом осторожно приподняла простыню и, бросив взгляд на лежавшего перед ней мужчину, поспешно опустила простыню. В следующий миг Оливия почувствовала, что краснеет.
«Ах, любопытство действительно ужасный грех», – промелькнуло у нее в голове.
Разрезанные брюки незнакомца она отправила в мешок для лоскутов вместе с клочьями рубахи. Затем перевязала его сломанные ребра, смазала раны йодом и наложила на ушибы и царапины компрессы из отвара окопника. К вечеру Оливия уже была без сил, но она знала, что работа еще не закончена – предстояло сбить жар, который все усиливался.
Всю эту ночь и две последующие Оливия ухаживала за своим пациентом – постоянно смачивала холодной водой его лицо и грудь, а также вливала ему в рот чай из коры ивы. Он то и дело приходил в ярость, и ей тогда приходилось уворачиваться от его кулаков. Отдыхала она лишь в те редкие моменты, когда он затихал.
Говорил незнакомец иногда шепотом, иногда громко, но почти все время бессвязно. Причем на каком-то странном языке. Время от времени он произносил и английские слова – Оливия уловила что-то о ружьях и об амнистии, а также о месте под названием Маунтджой и о мужчине по имени Шон Галлахер.
На закате четвертого дня жар у больного все еще не спал. Во время очередного приступа ярости он внезапно размахнулся и сбил фарфоровую фигурку, стоявшую на столике у кровати. Оливии не удалось ее поймать, статуэтка, упав на пол, разбилась. Это была фарфоровая пастушка, когда-то принадлежавшая ее прапрабабушке. Фигурку привезли из родной Шотландии, и она хранилась в семье три поколения, а вот теперь…
Во время войны Оливии пришлось продать почти все, чтобы свести концы с концами, но она так и не смогла расстаться с фарфоровыми фигурками пастуха и пастушки. Хрупкая пастушка перенесла путешествие, войну, нищету – и все лишь для того, чтобы ее разбили жестокие мужские кошмары.
Со вздохом опустившись в кресло, Оливия со слезами на глазах уставилась на осколки у своих ног. Она так устала, что у нее не было сил даже подмести.
В какой-то момент Конор понял: он уже не лежит на дороге. И еще он уловил чудесные запахи – соблазнительные запахи свежеиспеченного хлеба, крепкого кофе и чистых простыней. Значит, он на небесах… или в чьем-то доме. Почувствовав запах хлеба, он вдруг понял, что проголодался. Сделав глубокий вдох, он шевельнулся – и тотчас же боль пронзила его грудь. Есть сразу же расхотелось.
Минуту спустя, собравшись с духом, Конор открыл глаза – и поморщился от яркого солнечного света, заливавшего комнату. Откинув простыню, он обнаружил, что кто-то снял с него одежду и перевязал ребра. Но кто же это сделал? Он помнил бой на ринге и помнил троих мужчин, избивших его, а потом… Потом смутные, но такие знакомые картины – умирающие люди, убийцы Шона, кровь и ружья, тюремные стражники и голос Делемера. Господи, его снова преследуют эти кошмары!
А потом он вдруг вспомнил женщину. Да-да, она нашла его на дороге, и он забрался в ее фургон. Должно быть, он сейчас в ее доме.
Конор чуть приподнял голову, чтобы осмотреться, но тут все завертелось у него перед глазами, и он со вздохом откинулся на подушку.
– Доброе утро, – послышался чей-то тоненький голосок.
Конор повернул голову и увидел в кресле у кровати голубоглазую девочку лет десяти.
Облизнув пересохшие губы, он прохрипел:
– Да… здравствуй…
Девочка болтала ножками и внимательно смотрела на него.
– Почему вы все время кричите? – спросила она.
– Кричу?.. – переспросил Конор в недоумении.
– Да, все время. Вас слышно во всем доме. – Она нахмурилась и добавила: – Вы нам спать не даете ночью.
Тут Конор вдруг догадался: девочка слышала, как он кричал, когда его мучили кошмары. Одному Богу известно, что он наговорил.
– Должно быть, мне что-то снилось, – пробормотал он в смущении.
Девочка закивала:
– Да-да, конечно. Ночные кошмары. У меня они тоже бывают. Не беспокойтесь. Мама говорит, что кошмаров не нужно бояться, они ведь не настоящие.
Мама этой девочки понятия не имела, о чем говорила. Его кошмары были очень даже настоящие.
– Как давно я тут? – спросил он.
– Дня три, наверное.
– Три?.. – Неужели он действительно пролежал в постели так долго?
– А что значит «недоносок»? – неожиданно спросила девочка.
– Недоносок? – Пробормотал Конор, ошеломленный вопросом. Что же он еще наговорил, когда был в беспамятстве? – Думаю, девочкам в твоем возрасте не следовало бы знать такие слова, – ответил он, еще больше смутившись.
– Это плохое слово, да? – Малышка
