— Дочь у меня одна.
— Да нет, я к тому, что в интересах народного хозяйства Сусанна может подождать…
Тон ее показался инженеру несколько легкомысленным, и он обиделся и замолчал.
Так они молча и ехали всю дорогу.
На седьмом году Октябрьской революции дороги России изобиловали волками и зайцами.
Тощие осиновые кустарники были обгрызаны сверху донизу, напоминая чем-то инвалидов великой войны. По хлесткой тяжелой дороге мотался ветер. Таратайка подпрыгивала, как перекати-поле. Но наконец-таки наши путешественники приехали в Микитино. Огромная толпа народа запрудила площадь.
В середине толпы виднелся на большой дегтярной бочке силуэт мечущегося человека в мохнатой шапке и тулупе.
— Где волисполком? — спросил Монд.
— Там, — указали ему на бочку.
— Где женотдел?..
— У бочки…
— Ячейка Доброхима?..
— Усе там.
И отвечающий прокричал с отчаянием как будто:
— Скоро уся Расея там будет. Граждане, пропустите меня, я ему в морду хоть дам, в утешение приехавших граждан.
Они пытались пробраться, но толпа оттесняла их. Все жадно, затаив дыхание, ловили обрывки голоса. Народ гудел, передавая друг другу слышанное.
— Восстание, что ли? — спросил Монд.
В толпе послышались негодующие крики.
— Что они там делают?
— Ничего не понимаю, — ответила Сохтаева.
Вдруг какая-то девица уцепилась за рукав заведующего женотделом.
— Матушка, товарищ, защити, прямо никакого сладу, так пристает, такой нахал и провокатор. Мне и ходу по деревне нету, все пальцами прямо в нос тычут. Про тебя, говорят, вон што Павел Степаныч рассказывает… стыд. Будто я вне закона рождена от инженера из города, Мондова, будто я его дочь… а сам ко мне пристает…
— Моя дочь, — вскричал инженер. — У меня одна дочь, Сусанна.
— Вот он и меня так зовет… Дочь, говорит, твоя, а мне мамка за такие слова полголовы выпластала…
— Кто смеет порочить…
— А я за него, за Павла Степаныча, не хочу замуж. У меня тут из военнопленных знакомый есть, работящий и на неделе мастерскую гребенок открыл. Его Гансом зовут, так ведь он ему такие слова придумал и будто бы…
Из толпы вырвался, наконец, весь потный член волисполкома.
— В чем тут дело?..
Член волисполкома Сарнов порылся в рыжей своей голове.
— Будто бы и чудо, будто бы и нет. А вся волость сбежалась и слушает… Хлеб на полях не убранный стоит, скотину не поят, не кормят, вот и вас не слышал, как приехали. А все он…
Заведующая женотделом решила сразу:
— Опять поповская агитация.
Подошедший поп обиделся:
— Нельзя же, граждане, всю вину на религию. Опий, конечно, опием, а тут народ тоже перестал ходить в церковь. Оно, может быть, и пошли бы, да церковь у нас скучная, я и то прихожу сюда послушать…
Приехавший взмахнул руками.
— Какое же чудо? Кто рассказывает?
— Товарищ, я требую сказать его фамилию.
Сарнов поймал за шапку какое-то дите и, указывая на мечущегося по бочке человека, сказал:
— Кто там это?
— А это, дяденька, ерой Пашка Словохотов…
— Он, граждане, у нас ночным сторожем при кооперативе служит, не высыпается, бессонница у него от этого, а так в порядке революционном вполне… Только врет…
Мальчонка закатил глаза от восторга.
— Уж и вре-ет…
И начал исступленно пробиваться через толпу ближе к рассказывавшему.
ГЛАВА 57
Кратко рассказывающая О ЗАСЕДАНИИ ВОЛОСТНОГО ДОБРОХИМА в селе Микитине и те резолюции, что появились как результат оного заседания
— Гражданин Петров, — обратилась завженотделом к человеку в тулупе, — поступило на вас заявление, что вы пристаете к ней и вмешиваетесь в ее личные дела.
— Брешет, — возразил Пашка, — не пристаю, очень просто — хотел передать свою любовь, а она мне в физиономию. А что если есть кому дело до того, как я рассказываю свою многострадальную жизнь, то это прошу расследовать подробно.
— Чего он там говорит? — спрашивали стоявшие на улице.
Кто-то попытался пробиться через тесную толпу в комнату заседания.
— Дайте мне его сюда… сюда дайте…
Пашка захохотал.
— Это Ганс, гребеночник, лезет. Его все и до этого, до вашего приезда, народ не пускал. Интересовались знать конец моей жизни и как я попал, будучи кавалером ордена Трудового Знамени, в это захолустное прозябание…
Сарнов стукнул кулаком по столу.
— Гражданин, опять врать! Не было у вас ордена Красного Знамени.
— Не Красного, а Трудового. Это достать легче.
— Все равно, не было!
— Так будет. Чудак. Ведь, может быть, если теперь развитие производства, и я член Доброхима…
— Об этом еще будет разговор.
Председатель, инженер Монд, оборвал препиравшихся:
— Мне бы хотелось тоже выяснить, почему вы выбрали меня объектом своих нелепых рассказов, гражданин Петров. Более того, я не позволю издеваться над честным именем моей дочери. Никогда она под аэропланными крыльями с неграми не спала, более того, никогда в нашем уезде не было аэропланов. Я передаю дело в Народный суд, а на текущем заседании предлагаю разобрать подробно сведения, сообщенные гражданином Петровым, именующим себя Павлом Словохотовым, матросом, когда он по званию своему и по воинскому билету сухопутный солдат, и более того — пострадавший от газов на архангельском фронте…
— Я сухопутный.
Слушатели начали волноваться:
— Председатель, требуем порядку…
В избе было тяжело дышать. Дым махорки мешался с запахом овчин и потных человеческих тел. Петров, именовавший себя Словохотовым, широко распахнув тулуп, стоял, опершись на стол. Под его упорным взглядом инженеру было неловко, и ему казалось, что есть какая-то правда в рассказах
