красноармеец Терентий Коротков, Тереха, как звали его в роте. Спокойный, чуть сутулящийся мужчина, кузбасский шахтер, он словно прирос к телефонной трубке и сквозь гомон боя повторял и повторял команды.
В это утро Некрасов узнал, запомнил многих боевых товарищей.
Вместе с пулеметчиком Макаровым Леопольда принимали в партию. А теперь увидел пулеметчика в тяжелый для него миг. Поддерживая огнем первую роту, Макаров выдвинулся с «максимом» вперед и напоролся на контратакующих немцев. Немцы взяли расчет в кольцо. Погибли наводчик и подносчик. Фрицы кричали: «Рус, сдавайся», а Макаров отвечал огнем, пока не кончились патроны. Метнув последние две гранаты, безоружный, он кинулся на врага и был сражен автоматной очередью.
И еще запомнился ему коммунист — минометчик Матвеев. Не из его минроты, из второй. Старший сержант Матвеев израсходовал мины и не усидел, бросился в прибрежную траншею, куда ворвались немцы. Он дрался прикладом, валил врага. И раненный не покинул товарищей. К счастью, Матвеев выжил: подоспела помощь и его спасли.
Этот бой свел Некрасова и с гвардии старшим сержантом Баженовым, старшиной стрелковой роты.
Чуть приутих бой, и старшина с термосом за плечами пополз к залегшим на берегу, в наспех отрытых траншеях, бойцам. Он раздавал еще теплый кулеш, накормив и Некрасова, и его ординарца, и связиста Короткова, когда осколок мины ранил командира стрелкового взвода. Офицера понесли в тыл, а старшина принял взвод. Собственно, от взвода едва ли осталось отделение, но и с ним Баженов отбивал вражеские контратаки и наступал по льду озера Кошо. Храбрый, толковый, самостоятельный парень понравился Некрасову, они подружились и несколько месяцев спустя провели дерзкую вылазку в стан врага, о которой потом писали в политдонесении и в дивизионной газете.
К вечеру 23 декабря части 83-й гвардейской дивизии обошли Городок с севера и, как было задумано командованием, нанесли по нему удар с запада. То был ночной штурм, рассчитанный на внезапность, на совместные действия нескольких дивизий, которые полуокружили город, и на танковый десант немногих уцелевших «тридцатьчетверок» 10-й гвардейской танковой бригады.
В этом десанте участвовал Леопольд с принятой им в бою ротой. От шести расчетов осталось только три. Как и стрелки, минометчики взобрались на броню. Они бережно придерживали «самовары» и ящики с минами, Дорога шла по узкому перешейку, стиснутому озерами, пересеченному речкой. Танки двигались медленно, часто останавливались, и сидеть на броне было жутко, особенно когда из центра города ударил шестиствольный миномет и хлесткие разрывы взбурили лед. Не спокойнее оказалось и на узких улочках, среди полыхающих бревенчатых домов, мятущихся теней и неожиданных выстрелов, на которые отвечали прямо с брони.
Наиболее опасным очагом сопротивления противника оказалась железнодорожная станция. Немцы вцепились в нее и упорно держались, сосредоточив на вокзале, в пакгаузах, на путях немалые силы. Наступило утро, когда стрелки и минометчики спешились вблизи вокзала.
— Давай быстрее, лейтенант, — крикнул Некрасову командир батальона. — Выкуривай фрицев. Достань до самых печенок.
Действительно, подумал Некрасов, минометчик сейчас самый нужный человек. Только минометы навесным огнем могут поразить укрывшегося за станционными зданиями врага. Огневую позицию он приглядел сразу — обезглавленный садик за развалинами кирпичного здания, а вот где избрать наблюдательный пункт — это был вопрос. Пробраться по площади к вокзалу, конечно, можно, да что увидишь? Только пулю зря получишь. Выход, как он заметил, был: слева от станции высилась кирпичная водокачка. С нее противник как на ладони. Рискованно, но, как говорится, игра стоит свеч.
Терентий Коротков, навьючив катушку с кабелем, прихватив телефонный аппарат, вопросительно смотрел на лейтенанта. Что, мол, будем делать?
— Пошли.
До водокачки ползли, петляя среди сожженных грузовиков, трупов. У подножия башни залегли наши стрелки — не больше отделения. Они обрадовались Некрасову:
— Лейтенант, дай огоньку!
Когда с Терехой они полезли по скрипучей лестнице, за ними увязалось двое стрелков, и это было приятно: охраняли, берегли. Пули цокали о кирпичи, дырявили железную крышу — поистине, как писал Леопольд, «ангелы смерти летали над головой».
Сквозь пробоины в крыше были отлично видны немецкие позиции — скопление машин, бронетранспортеров за насыпью, пехота за пакгаузами, полевые орудия и зенитки. Сидя на корточках, согнувшись, Леопольд быстро готовил данные для стрельбы.
— Есть связь, — доложил Коротков.
— Рота — огонь!
В спешке он дал не лучшие данные, но быстро скорректировал их, и мины повисли в дымном воздухе, ударили по немецким орудиям. Следующие залпы поражали пехоту, бронетранспортеры.
Забывая об опасности, хранимый воинским счастьем, новоявленный командир минометной роты хорошо делал свое дело. Ободрившись, наши стрелки ручейками, кучками двинулись к станции.
К полудню 24 декабря в Городке были ликвидированы все крупные очаги сопротивления немцев. Танки, артиллерия, пехота растеклись по улицам, запрудили площади, скверы. Бойцы тушили бревенчатые домики, и дым пожарищ смешивался с дымками полевых кухонь.
Мал город Городок, да дорог. Бились за него трудно: операция проводилась в крайне тяжелых условиях — против сильно укрепившегося противника, при незначительной видимости и малом участии авиации и артиллерии. Да и гитлеровцам нанесли чувствительный урон: они потеряли только убитыми до 2500 солдат и офицеров. «Городокская операция, некрупная по масштабу, сохранилась в моей памяти как одна из наиболее сложных среди проведенных под моим руководством в период минувшей войны», — вспоминал о ней маршал Советского Союза И. X. Баграмян, командовавший тогда фронтом.
И понятна гордость Леопольда, выраженная в его письме к Октябрине Ивановой. В нем он сообщал подруге, что его родная Краснознаменная дивизия получила наименование Городокской.
2
Бой угасал. Батальон очищал от гитлеровцев один из приречных кварталов Городка, освобожденного войсками. И квартал этот, состоящий из рассыпавшихся на взгорье домиков, был, по существу, свободен и тих. Только злобно стучал одинокий фашистский МГ.
Добротный дом, откуда бил пулемет, стоял на высоком берегу, замыкая небольшую, покрытую истоптанным снегом площадь. Бревенчатый верх его разворотили снаряды, а в уцелевшем каменном низке скрывались гитлеровские пулеметчики. Вероятно, их было всего двое, в этом уверял Некрасова командир стрелковой роты:
— Сидят, гады, как гнилой зуб. Вырвать надо с корнем. А как? Окружать, атаковать? Людей жалко, побьют.
Ударила длинная очередь — разрывными. Очевидно, у немцев сохранился богатый запас боеприпасов, патронов не жалели. В каменной кладке они проделали несколько бойниц и, перемещая пулемет, маневрировали огнем.
— И ждать нельзя, кончать надо. Вдарь из своих, накрой, авось замолчат.
— Можно, конечно. Шабанов с Воронковым у меня снайперы. Но, может, мы по-другому возьмем пулеметчиков. Они, поди, и не знают, что город в наших руках. Постой, попробую с ними поговорить.
— Куда, куда, сорвиголова!..
Но Некрасов уже короткой перебежкой перемахнул проулок, укрылся за фундаментом разбитого дома и стал осторожно огибать его. Дальше пробрался по палисаднику к соседней ветхой избенке…
Зачем ему понадобилось, рискуя жизнью, ползти под пули немецких солдат, не желающих сдаваться? Разве пройденная им половина войны не прожгла его сердце, не закалила душу неистребимой ненавистью к чужеземцам-захватчикам? В его памяти были погибшие в боях товарищи-одноклассники. Он
