послал ее на военный аэродром.
Вставала чуть свет, спешила на Казанский вокзал и, добравшись на электричке до Быкова, работала без срока, сколько надо. Комплектовала для летчиков костюмы, чинила поношенное обмундирование, убирала, делала, что прикажут. Недели через две выдался свободный вечер, и Рина сразу же побежала к станция. По дороге оглянулась и удивилась: поле аэродрома, обочины шоссе, палисадники дачек — все густо покрылось цветами, не только полевыми, но и садовыми. В военную пору и ухаживать за ними некому, а они разрослись привольно и буйно — флоксы, хризантемы, астры. Быстро собрала пышный букет.
В битком набитом вагоне снова подумала о встрече у Центрального телеграфа. Вышла она какой-то холодноватой. Наверное, бойцы и офицеры в грузовичке недоумевали: встретились парень с девушкой и даже не поцеловались.
Как же она относится к Некрасову? Как многие в 7-й школе. Свой, добрый товарищ. К десятому классу у них сложились неразлучные пары, связанные кто дружбой, кто робкой влюбленностью, а кто и крепнущей любовью.
Леопольд был «всехний» — общий, член учкома, спорторганизатор, инструктор ПВХО, артист, певец, лыжник, гребец, — принадлежал всем вместе и никому в отдельности. Конечно, в школе было немало тайно вздыхающих по нему девчат из десятых, девятых, даже восьмых, но он никого не выделял, со всеми был ровен и благожелателен.
В тесноте электрички и метро Рина не уберегла цветы — поломали, и букет имел жалкий вид. Она все-таки донесла его до госпиталя и с досадой положила у самых дверей.
Войдя в госпиталь, робко попросила дежурную медсестру:
— Мне бы увидеть раненого лейтенанта Некрасова Леопольда…
— А ты ему как приходишься? Сестра, жена, невеста?
— Нет, просто школьный товарищ…
— Видели мы таких товарищей. Ранен-то куда?
— В ногу. Операция, наверное, была…
— Ну, ладно, то-оварищ!.. И сестра крикнула куда-то на лестницу: — Ранбольного Некрасова — на выход. Барышня к нему пришла!
Прождала она недолго. Леопольд спустился с лестницы, опираясь на костыли. Куда девался его загар, лицо побледнело, осунулось. В просторном, линялом халате он казался тщедушным. Широко улыбнувшись, прижал руку к сердцу, сказал церемонно:
— Рад приветствовать вас, сударыня, у ложа раненого воина…
— Как ты? Операция была?
— Резанули немного.
Они вышли из коридора, и Рина с досадой взглянула на изломанный букет, жалко приютившийся у дверей.
— Твой?
— Везла, да не довезла, обидно…
— Какие чудесные. Спасибо, Ринка.
Укрываясь от любопытных выздоравливающих, они отошли в дальний угол пыльного сада и остановились, задумавшись.
— Ребят вспоминаешь? — спросила Октябрина.
— Да. Живые стоят перед глазами. И смерть повидал, а своих ребят мертвыми не могу представить. Всех вижу наяву и каждого по-особенному. С Борей Горским будто бы на одном велосипеде катаемся, он на раме сидит, худющий, «щепки-палочки», улыбается. А Сережу Кобозева вижу в акробатическом кружке у Николая Ивановича. Разбегается, мужественный, сильный, и так смело делает сальто… А Леша Коробов, тот стоит на школьной сцене, стройный, элегантный, в черном костюме, и читает рассказ Чехова. Он ведь настоящий артист… был. Всех наших ребят вижу, кого нет в живых.
С тех пор Леопольд и Октябрина встречались почти каждый день. Как бы ни уставала после работы и толкотни в электричке, Рина приезжала к Курскому вокзалу и заходила в госпитальный сад. Некрасов ждал ее, как условились, у ворот, опираясь на костыль. Обычно он вынимал из кармана застиранного бумазейного халата крохотный сверток — то несколько кусочков сахару, то печенье или конфеты-подушечки из офицерского пайка — и, прижав руку к сердцу, в своей шутливой манере говорил:
— Примите, сударыня, подношеньице младшему брату вашему.
Рина пыталась отказаться: «От себя отрываешь».
Леопольд сердился, настаивал, и она брала этот царский, по тем временам, подарок.
Они вспоминали о недавнем прошлом. Она — о том, как летом сорок первого года в прифронтовой полосе вместе с подругами, изнемогая от непривычной работы, хоронясь от налетов «юнкерсов», рыла противотанковые рвы и окопы. Он говорил о несостоявшемся поступлении в «Корабелку», о лыжных вылазках во вражеский тыл, пехотной атаке, ранении, госпитале. Но чаще всего — о школьных друзьях. Ему были известны судьбы почти всех ребят и девчат, где кто воюет, служит, работает.
— Митька — под Ленинградом, Славка защищал Сталинград, теперь в госпитале, а Морж где-то под Орлом…
О Кирилле Мишарине, своем задушевном друге, Ляпа готов был говорить бесконечно. Видно, очень любил его.
— Ты Кирю хорошо знаешь? Нет, все-таки знаешь мало. Девчонки вообще его недооценивали. Молчун, слово не выдавишь, не любезничает. А он говорил редко, да метко, весь в себе. Характер твердый. Как-то в Нескучном саду он спускался на лыжах с кручи, не сумел вовремя отвернуть и сильно ударился о дерево. Сотрясение мозга. Долго в больнице лежал. А поправился и — что ты думала? — снова стал на лыжи и снова помчался с крутой горы. Упорный. А шутки его помнишь: «Я не Рыжий, я — Огненный». А карикатуры, шаржи? Сидит молчком и рисует, обычно на промокашках. В его рисунках всякая наша глупость или нечестность, как говорится, явлена была. Ничего не прощал. Здорово рисовал, талантливо, полагаю, что со временем мог бы и с Кукрыниксами потягаться, — Леопольд погасил улыбку, строго спросил: — Знаешь, где сейчас Кирилл? Окончил штурманское военное училище и теперь на фронте. Летает и фрицев с воздуха бьет, — Леопольд вздохнул: — Вот Огненный в самом пекле, а я в тылу загораю…
— Ты же в госпитале, — поправила его Рина.
— Конечно, пока в Наркомздраве, а после что? Снова в училище. Товарищ преподаватель неполных двадцати лет от роду. Грозные сражения на капустных полях… Ну мы еще поглядим.
Все разговоры в конце концов поворачивались к этой мысли. Ему претила жизнь в тылу. А Октябрина считала, что он честно заслужил право на отдых. Впрочем, какой отдых может быть в военном училище, там, верно, работы по горло — учения, стрельбы, дежурство… И кому, как не ему, с боевым, фронтовым стажем, награжденному славной медалью «За отвагу», готовить новых командиров?
При первых встречах с Некрасовым она надеялась, что после госпиталя Леопольд вернется в свое подмосковное Хлебниково и, хоть нечасто, станет приезжать к ней, их свидания будут повторяться долго- долго, может, до самого конца войны. Но вскоре почувствовала, что надежды ее зыбки, вернее, вовсе несбыточны. Разве он усидит в тылу? Да ни за что! Он же сам рассказывал, что уже не раз подавал начальству рапорты, просил, требовал отправить на передовую. Пока отказывали, ссылаясь на ранение, неокрепшее здоровье, нужду в преподавателях-фронтовиках. Но Октябрина понимала: он своего добьется. И в душе гордилась его решимостью и храбростью.
2
Через много лет после войны Рина, точнее, уже Октябрина Тимофеевна Иванова вместе с мамой Леопольда станет перебирать семейные архивы Некрасовых — фотографии, документы, письма — и среди них найдет одно письмо, написанное в сентябре 1939 года. Сын послал его матери, находящейся в отъезде. Рина прочтет его и поразится взрослости шестнадцатилетнего Ляпы, зрелости его мысли, продуманности планов на будущее. Вот что он писал:
