В конце года, когда у Жофи было уже шесть посредственных отметок, папа сказал: 'Теперь-то я возьмусь за нее!' Мама уже не противилась. 'Когда же ты будешь с ней заниматься?' – 'Никогда, – ответил папа. – Я не собираюсь с ней заниматься, а только объясню ей, что надо делать'. – 'Желаю удачи!' – проговорила мама с досадой. Это было единственное обещание, которого папа не сдержал. А как она хотела узнать, что нужно делать для того, чтобы все клеилось!
Интересно, знает ли дядя Балаж, что Тобиаш – это Тобиаш?
Жофи просила маму не отдавать черепа. Но мама ответила, что ждет не дождется, когда это страшилище заберут из дома. Жофи глядела на улицу и думала, что у мамы только одна любимица – коричневая тетка со змеями-волосами. А где это видано, чтобы вместо волос на голове были змеи? Вот череп есть у каждого, его можно нащупать под кожей. Она провела пальцами по лицу и потрогала макушку. 'А верно, удивительное сооружение! – сказал как-то папа, ероша волосы Жофи. – Тут обитают мысли. Они хорошо упакованы, как стеклянные изделия в магазине, чтобы не разбились. Вот здесь живет зрение, слух. Мудро придумала природа, не правда ли? В таком маленьком пространстве и столько всего!'
Почему бы папе тут же сразу и не открыть секрета: что надо делать, чтобы все клеилось? Теперь-то она этого уже никогда не узнает. А ведь папа думал о ней, думал даже в последнюю минуту. Ей сказала об этом Валика, которая работала сестрой в его кабинете. Когда папе стало плохо, он только и смог проговорить: 'Скажите Жофике…' Он хотел ей что-то передать. Но что? Папа не успел договорить.
В другой комнате мама разбирала книги. Жофика открыла дверь и некоторое время смотрела на нее. В своем черном платье мама казалась еще тоньше. Волосы она повязала платком, чтобы не пылились. Поймет ли мама, почему Жофи сейчас вошла к ней? Почувствует ли, что вместе все же не так тоскливо и одиноко? Ведь теперь их только двое – мама и она.
Но мама заметила лишь то, что Жофи стоит на пороге и ей даже в голову не приходит помочь матери. Только стоит и смотрит. Может быть, отец все-таки ошибся и в девочке нет никаких добрых начал? Тогда ужасно. 'Если тебе не хочется помогать, то незачем стоять и смотреть, как другой работает', – заметила она, вынув из ящика очередную кипу книг. Жофика повернулась и ушла в свою комнату. Там она снова принялась смотреть в окно.
Внизу на перекрестке изменился цвет светофора, пешеходы и машины ринулись вперед, как на соревнованиях.
'Разве ты любил меня, Янош?' – спросила бабушка. И правда, откуда она могла это знать, раз дедушка никогда не говорил, что любит? Наверное, и мама ни о чем не догадывается. Жофи бросилась к ней. Она хотела сказать, что тоже будет расставлять книги. Но мамы в комнате уже не было, а книги стояли на полках шкафа. На нижней – большие, медицинские. Их осталось только несколько штук для вида, большинство забрал дядя Балаж. Вот и серый альбом, который она часто рассматривала вместе с папой. Он называется 'Анатомический атлас'. Ей не разрешали самой листать эту книгу, только вместе с папой. Папа сказал, что без пояснений там все некрасиво, и она ни разу сама не открывала атласа.
В комнате жарко даже под вечер. Сейчас лето, конец июля, каникулы. На экзамене она не смогла ответить на вопросы. Как раз в то время, когда Жофи стояла у доски, ей в голову пришла одна важная мысль. Дело в том, что перед экзаменом пропал ключ от класса. Дежурная Таки, то есть Ева Такач, не нашла ключа на месте. 'Почему ты не поискала получше? – спросила учительница тетя Марта, когда наконец сторож дядя Секей принес ключ. Он, оказывается, висел под другим ключом – тем, что от зала, где рояль. – Так не бывает, чтобы человек не нашел того, что ищет'.
Папа хотел ей что-то передать. Может быть, остались где-нибудь те слова, которых он не успел сказать? Надо хорошенько поискать.
Новая квартира отличалась от старой еще и тем, что в ней не было Тэри.
Жофика любила Тэри, ее крутой лоб и льняные, едва заметные брови, а больше всего ее пение. Когда она пела, Жофи подкрадывалась к двери кухни и слушала. Песни были странные-странные. Их научила Тэри петь еще бабушка где-то в задунайской деревне. Они были длинные, без мотива. В песнях Тэри рассказывала печальные истории о смертоубийствах и почти всегда о кражах. 'Хорошая девушка, только нелюдимая!' – говорила мама о Тэри, а Жофика молчала, потому что Тэри, конечно, была очень даже 'людимая'. Только было две Тэри – одна для папы и мамы, другая для дворника, продавцов и почтальона. Та, другая Тэри, хохотала и пела без умолку. Была еще и третья Тэри, Тэри для детей, цветов, что росли на подоконниках, и животных. Эта Тэри нисколько не походила ни на кого из знакомых Жофики. Она никогда не кричала на Жофи, если даже та путалась у нее под ногами в кухне или била посуду. В такие минуты, бывало, Тэри только пробурчит: 'Мыть и бить – это я понимаю, но не мыть и бить – это чудеса!' Тэри останавливала на улице совсем чужих детей, утирала им носы, стряхивала пыль с одежды, если они падали. Каждый день Тэри собирала косточки и остатки мяса и по дороге домой – а ведь она жила очень далеко – отдавала все одной собаке, которая была 'вечно голодна у своих хозяев-злодеев'. Цветы в комнате она всегда поливала из серебряного стаканчика Жофики и всякий раз, когда на фикусе появлялся новый росток, качая головой, говорила: 'Ай да фикус-молодчина!'
Тэри по-прежнему будет приходить в тот дом, где они раньше жили, только теперь уж к Мюллерам. Мама говорит, что ей все равно, где зарабатывать. Но ей, конечно, не все равно. Жофи это хорошо знает. В последний раз, когда Тэри сидела у них на кухне, она только нажимала пальцем на весы, а песни ни одной не спела.
Здесь, в этой крошечной квартире, было бы стыдно просить Тэри о помощи, да Жофика уже и сама стала старше. На прежнем месте, конечно, они не могли обойтись без Тэри: там был кабинет, приемная, еще две большие комнаты и всякие другие помещения. Мама приходила поздно, а папа обедал дома, вместе с ней, с Жофи. Теперь они с мамой разделили всю работу между собой, по крайней мере на летнее время, пока Жофике не надо ходить в школу. Мама убирает свою комнату и ванную, а Жофи свою, потом еще кухню и полутемную комнатку, она же закупает продукты и моет посуду. Обедать летом, пока мама не пойдет в отпуск, Жофи придется одной: мама будет готовить и оставлять все в холодильнике. Распорядок дня, который мама составила для нее с первого дня школы, этим летом немного изменился. По-прежнему подъем, умывание, завтрак – но теперь к этому прибавилась еще закупка продуктов, уборка и обед. После обеда Жофи должна находиться у тети Като, чтоб не слоняться весь день одной по квартире. Жаль, что Марианна уехала и Жофи одной будет очень скучно. К пяти часам мама возвращается с работы, и Жофике к этому времени надо быть дома. Там она может отдыхать, читать – делать все, что ей захочется. Впервые в жизни она имела свой ключ от квартиры.
Встав утром с постели, Жофика увидела, что мама перед уходом на работу убрала свою половину. 'Бедняжка, ей приходится так рано вставать'. Молоко уже остыло, но Жофи не стала его разогревать, а выпила так, заедая хлебом с маслом. На кухонном столе она нашла записку. Мама написала, что нужно купить на рынке. Тут же лежали деньги. Жофи принялась мыть посуду. Она осторожно брала каждую чашку, тарелку. Теперь ведь жизнь станет труднее, они будут жить не на два жалованья, а только на одно.
На Жофи был мамин передник, такой большой, что его пришлось завязать на шее узлом. Жофи переполаскивала посуду в раковине. Она задумчиво водила пальцем по блюдцу с розочками. Здесь все было
