извольте быть снисходительным к ней. Что касается Марианны, то она умница, способности и прилежание достались ей от вас. Воспитайте же ее, она ваша дочь!
При этих словах Марта достала из своей сумки двести шиллингов.
– Вы сможете их получить у меня в тот день, когда Марианна поступит в университет. Тогда я вам их верну, но не раньше. Что касается госпожи Вадас, то я бы очень хотела, чтобы вы немного помучились из-за нее. Только она этого не стоит. Она покинула ребенка, покинула вас, покинула родину. Вики – ничтожество.
Калман не проронил ни слова, землистое лицо его постепенно приобретало естественную окраску. Он понял, что Марта ничего не предпримет против него, беспокоясь о будущем Марианны. Казалось, он тут же, на глазах, помолодел, он напоминал теперь прежнего Калмана, бедного студента, любившего рассказывать о том, как его мать во всем отказывала себе, лишь бы обучить сына.
Калман был глубоко привязан к своей матери, в нем было, несомненно, что-то хорошее. Но люди становятся взрослыми, а взрослых, к сожалению, нужно оберегать. Взрослые порою спят. Им нужно кричать в ухо:
Сегодня Марта целый день нарушает законы своей школы, своей страны, она не предает Калмана в руки правосудия, а Марианне, когда та вернется, скажет, что отец ее собирался уже уехать, бросить свою семью, но не сделал этого из любви к своей дочери,
Марта почувствовала вдруг усталость. Да, и мы уже не те. Стареем, наверное. А может быть, все дело в нагрузке? Слишком много за один день! Не удивительно, что нет сил подняться со стула. И что это за лихорадочное стремление привести все в порядок? Она напоминает человека, который накануне своей смерти спешит распорядиться обо всем, чтобы не оставлять своим наследникам спорных дел. Дело Жофики, например, можно бы спокойно отложить до осени, но ей не терпится уладить его. Надо сразу же послать за пионервожатой. В райкоме Союза молодежи сладко дремал дежурный. Пришлось встряхнуть его, чтобы чего-нибудь добиться. События последних дней не выпускают ее из своего плотного кольца.
Это стук Анны Биро, стук тихий, но энергичный. Совет отряда в сборе. Бауман тоже не заставит себя ждать, раз уж специально приехала из такой дали. Она, видимо, не уедет больше из города до тех пор, пока не спадет жара. Члены совета отряда надели форму, теперь все они такие, как Жофика: вместо майки и трусиков – юбка и белая блузка. В косы аккуратно вплетены ленты. Анна Бирс даже надела белые гольфы с кисточками у колен. Председатель совета отряда Катай доложила, что из двенадцати членов совета отряда отсутствуют трое, Шош и Шебештьен находятся в деревне, Халлер отдыхает в интернациональном лагере, но тем не менее совет отряда является правомочным. Решение единодушное. Вожатая отряда, учительница физкультуры Бауман, тут же отредактировала его и отпечатала на машинке. Это был документ, составленный по всем правилам и заверенный подписями. Секей будет зол: ведь ему придется вручать эту бумагу Жофии Надь:
Как жаль, что Марианна не голосовала, подумала Марта Сабо. Вот удивится-то! Она никогда не узнает, за что принята Жофи в пионеры, так же как не узнает об этом никто из членов совета отряда. Жофи благодарили сегодня как повариху, как сестру милосердия, как сиделку. Но Жофи не стряпуха и не сестра. Жофи – боец.
Дети разошлись по домам. Попрощалась уже и Вера Бауман. Еще одно дело сделано.
Марта Сабо аккуратно затворила окна учительской. Завтра ей предстоит еще знакомство с разведенными родителями Доры, затем переговоры с дирекцией детского дома на горе Сабадшаг – и она выполнит все, что наметила.
Вечерело. Вот они, эти прозрачные, длинные летние дни. Пожалуй, и сегодня она поужинает фруктами и простоквашей. Она очень устала. Но чьи это шаги на лестнице? По всей вероятности, кто-то свой, если Секей пропустил в такое время. Может, кто-нибудь из родителей? Но как бы там ни было, она все равно сейчас же уйдет. Если посетителю надо, пусть проводит ее, – здесь, в помещении, душно, они поговорят по дороге, можно будет присесть на площади. Остается закрыть учительскую, и сегодняшний день окончен. Захватив с собой сумку, чтобы долго не объясняться с неурочным посетителем, Марта направилась к выходу, но, открыв дверь, замерла: на пороге стояла Юдит. С ней неудобно разговаривать на площади. Марта снова открыла окна и осталась в учительской.
Вечером, улегшись наконец в постель, Марта подложила под ноги подушку – от беготни набухли вены и ноги отекли. 'Старею', – подумала снова, и стало как-то странно от того, что ей не жаль утраченной молодости. Другие горюют при мысли о приближении старости, а она смеется, радуется тому, что уходят годы. Вот человек совсем-совсем старенький, с прекрасными белоснежными волосами. Он уже не следит с тревогой за тем, что изо дня в день все больше появляется седых волос, на улице не снимает уже своих очков, у него становится все меньше желаний, а те, что есть, разумны и толковы. В сердце совсем погибает чувство зависти, и человек становится таким добрым, таким правдивым, таким бескорыстным, как старый развесистый орех, который ежегодно приносит богатый урожай.
Как это говорил ректор, когда выдавал им дипломы: 'Отныне вам надлежит хранить престиж учителя…'
Юдит наконец помирилась с ней. Что и говорить, у них с Юдит много общего, так же как с этим Халлером, и зеленщицей Мучи, с фармацевтом Риглером, со всеми теми, чьих детей она обучает. Пройдут годы. Все постепенно обретет смысл. Видно, Юдит изменилась. Думая о школе, она уже чувствует себя не королем-изгнанником, а скорее паломницей, готовящейся вступить в обетованную землю. Юдит, в сущности, порядочный человек, к тому же она теперь осознала, в чем ее ошибка, и у нее хватает мужества признать это. А когда она, Марта Сабо, будет совсем-совсем старенькой, ее самоотречение будет полным, и она никогда больше не будет сетовать на то, что Жофика – дочь Юдит, а не ее.
Теперь еще телефон зазвонил! Конечно же, это Хидаш. Хидаш умница, ему ничего не нужно объяснять. Он отлично понял все и, вероятно, догадался, что голубой конверт не всегда был пуст. Он знает и то, почему Дора накричала на Халлера, – все-все знает. Приятно слышать его голос. Но что за скорбный тон?
