Гудели колокола всех московских церквей. Торжествовала столица. С амвонов всех храмов, во всех монастырях читалось царское слово о ниспосланной благодати. У великого государя Ивана Васильевича и его седьмой жены Марии Федоровны родился сын. Было это 19 октября 1583 года, в день святого Уара. Митрополит напомнил царю об этом дне.
– В день святого мученика Уара рожден твой сын, государь. По церковным нашим законам и обычаям имя ему надлежит дать ото дня сего.
И вдруг замолк митрополит, недосказав.
Грозный сверкнул глазами, нахмурился. Словно темная туча закрыла лицо его.
– Пошто имя мученика младенцу невинному хочешь дать?
Спросил тихо. Потом, вздохнув могучей грудью, поднял гордую голову и торжественно объявил:
– Не на муки, а на славу Руси рожден царевич сей! Назовем его Дмитрием, как был назван наш первый, в бозе почивший наследник. В память великого князя Донского – Дмитрия!
Так в этот день появилось на свет три человека. Три новых судьбы. Были они разные, друг от друга далекие…
Дочь пани Ядвиги за толстыми стенами старого замка, обложенная пуховыми подушками и грелками, как могла, цеплялась за жизнь. Ждала своего часа.
Царевич Дмитрий жил в Московском Кремле, и еще никто не помышлял об его отъезде в маленький Углич, назначенный позднее местом жительства его матери…
Сын Марии качался в деревенской колыске, подвешенной к прокопченному потолку убогой хаты. Ждал возвращения батьки…
Савва Миткович спешил к дому. Он сплавлял панский лес далеко на Припяти, и туда к нему дошла добрая весть с родных Выселков. Хлопец, привезший хлеб сплавщикам, рассказал обо всем. Едва дождавшись конца работы, Савва с другом Миколой из соседней деревни и пришлым Григорием отправился напрямик, сокращая путь, через леса и болота. Словно выросли крылья у молодого отца. Друзья едва поспевали за ним. Тяжеловесный, медлительный силач Микола напоролся босой ногой на острый пенек и теперь прихрамывал. Григорий шутил:
– Нашему Савуле птушки ноги обули, а у Миколы – пятки голы!
Уже известный на сплаве насмешник и задира, Григорий недавно бежал от своего пана из-под Киева и теперь скитался по глухим местам, нигде не находя покоя. Был он малого роста, чернявый и такой подвижной, что прозвали его люди Жуком. Он и впрямь жужжал среди посполитых. То кому-либо на ухо, то открыто перед лицом доброй компании, поглядывая, лишь бы не подслушал его покрученик[3] или другой какой панский слуга. Панов и их слуг Григорий не любил. Зато с бедняками сходился быстро и тесно. К Савве привязался больше других.
Савва был на две головы выше Григория. И там, где рослый красавец плотогон делал шаг, его новый друг делал два вприпрыжку. Савва скажет слово – будто с корнем пень вывернет, а Григорий подхватит, очистит, отточит, и засверкает слово острой секирой.
– Смотри, Жучок, не опали свои крылья, – не раз дружески предупреждал его Савва.
Григорий загадочно отшучивался:
– Не опалю, бо не там огонь, куда я лечу, а там, откуль вылетаю… А без крыльев неможно мне. Комар и тот без крылов пишки ползет, а у людины дел поболе комариных. Ему ползать грех. Летать треба, братику! Як можно выше летать!
Была уже на исходе неделя с того дня, как родился у Саввы сын. Пора бы крестить новорожденного. Дать ему имя.
– Назови Андреем, – предложил Микола.
– Не годится, – возразил Григорий, – задразнят хлопца: Андрей, не дурей, раздерешь сорочку.
– Ну, Якубом, – уступил добродушный Микола.
– Якуб стоит, як слуп, – подхватил насмешник.
– Сергеем… – уже робко пробовал подсказать Микола.
– Сергiем мого дурного пана звалы, – объявил Григорий.
– Ну, Янка…
– Янку – бьют спозаранку…
Микола обиженно махнул рукой и замолчал.
Савва улыбнулся.
– Не ссорьтесь, други… Нашел я сыну имя… назовем его – Стах!
– Стах – всiм панам на страх! – обрадовался Жук. – Ото доброе имя…
– Стах… Стахор… – мечтательно повторил отец.
– Выпьем за здоровье нашего Стаха! – Григорий показал на корчму у перекрестка дорог.
– Верно, – согласился Савва, – раз есть у хлопца имя, надо и крестины справить. Да и до хаты уже близко…
