аксессуары для тренировки собак – бум, лестница, барьер, ещё какие-то препятствия.
– Аврал, я – Тенор, они подходят к детскому дому. Что они задумали?
– Ты у них спросить можешь? – капитана Матроскина такие вопросы раздражали.
– Рекогносцировка местности… – сделал вывод младший сержант Игумнов. – Сейчас отправятся в кафе парламентариев метить… Меня вот что интересует… Этот препарат создан с добавлением кошачьей мочи?
– Наверняка – на девяносто процентов, – сделал вывод старший прапорщик Соловейко. – Иначе что бы собаки так бесились?..
– Я, кажется, приказал прекратить базары… – напомнил Матроскин.
– Мы же по существу… – возразил снайпер. – Мы думаем, как Берсанака отметит парламентариев… Хвост, как кот, задирать будет? Или как-то по-медвежьи… Кто знает, как это медведи делают? Ага… Внимание… Они во двор входят и к дому идут… Командир, готовься к встрече…
– Вижу… Внимание… Я сообщения слушаю, но сам молчу… Работаю…
Матроскин переместился к входной двери, не закрывающейся полностью, и видел, как у лестницы остановились Берсанака с полковником Доусоном. Разговаривали они по-английски, но настолько тихо, что капитан сумел разобрать только несколько слов. Сложность восприятия английской устной речи состояла ещё в том, что при разговоре на английском слова почти всегда произносятся слитно одно с другим и разделяются только предложения. А если слышимость плохая, то выделить отдельный кусок, иногда состоящий из окончания одного слова и начала следующего, бывает невозможно. Но, главное, капитан уловил интонацию разговора. Полковник явно чуть ли не заискивал, а Берсанака был чем-то недоволен, но старался виду не подавать, однако владел собой плохо, и оттого его недовольство становилось более явным.
Полковник собирался, как понял Матроскин, подняться на чердак, а Берсанаку отправлял куда-то. На этом они и расстались, и Док Доусон ещё долго провожал Берсанаку глазами, пока тот не скрылся из виду за кустами, высаженными вдоль забора. Но и после этого Доусон на чердак забираться не стал, а просто присел на нижнюю ступеньку лестницы и стал ощупывать свою ногу, словно изучая степень болезненности при нажатии на разные участки. На это занятие у него ушло около пяти минут. Но делать перевязку Док Доусон не стал. Поднялся, осмотрелся и, бесшумно шагая, свернул за угол, чтобы снова обойти дом.
– Тенор, он ушёл… Я не вижу его… – прошептал в микрофон капитан. – Отлавливай…
– Мне ту сторону не видно…
– Сейчас из-за угла выйдет. Что-то они с Берсанакой не поделили. Он сейчас, мне кажется, за Берсанакой пойдёт. Если пожелает его «грохнуть», не мешай…
– Я Берсанаку вижу… Идёт в сторону кафе. Там гулянка в полном разгаре. Берсанака не потеряется. Смотрю за полковником… Ага… Вот он… Оглядывается… Нет, командир… Он не за Берсанакой… Он в детский дом… У дверей остановился. Снимает рюкзак. Что-то готовит…
– Что готовит? Я не могу окно открыть. Окно прямо над ним, услышит скрип…
– Так… Понял… Укрупняю план предельно… Рассмотрим… Есть… Видно… Вытаскивает из рюкзака… Какие-то баллончики… Три штуки… Рассовывает по карманам… И… Связка отмычек… Я так полагаю… Да, смотрит замок, подбирает, пытается открыть… А… Дверь и без него открыта… Рюкзак и автомат у двери оставил… Оглянулся… Пошёл внутрь…
– А у нас внутри никого… – сам на себя посетовал Матроскин. – Ладно, разберёмся…
Воспользовавшись тем, что полковник ушёл внутрь, капитан приоткрыл окно. Сразу потянуло свежим воздухом, и чуть слышно заскрипела дверь на другом конце чердака – сквозняк любит посещать такие помещения.
Выждав время, когда Берсанака удалится настолько, что не будет его видеть, полковник Доусон закончил мучить свою многострадальную ногу. Он выглядел хмуро, был предельно сосредоточен и аккуратен. Обойдя здание, снял рюкзак, вытащил из него три тубы с препаратом и отмычки, оставил рюкзак с автоматом у дверей, понимая, что в такое время никто не покусится на его боевое снаряжение, достал отмычку и попытался открыть замок на входной двери в детский дом. Он даже знал, какой именно отмычке должен поддаться замок, потому что до него по тому же пути уже прошёл «маршрутник»[12] и подготовил для полковника полные и исчерпывающие данные. «Маршрутник» не только побывал в детском доме, он и на чердаке ночевал и даже сфотографировал все внутренности помещений – и на первом этаже, и на чердаке. Оставалось только дождаться приезда комиссии ПАСЕ, чтобы начать работать…
Замок оказался не закрытым. Это на секунду смутило и насторожило полковника, он прислушался, но тут же решил, что провинциальная безалаберность позволяет, видимо, оставлять двери открытыми. Внутри здания полковник, имея в памяти полный план первого этажа, единственно и нужного ему, сразу нашёл детский гардероб и, не раздумывая, стал опорожнять тубы с препаратом, поливая детскую одежду. На это много времени не понадобилось. И всё…
Больше ему здесь делать было нечего. Теперь осталось только снять на цифровую видеокамеру то, что будет происходить на глазах у комиссии ПАСЕ. Записи уже завтра появятся в Интернете и будут представлены как трофей боевиков, перехваченный у федеральных спецслужб, испытывающих препарат на чеченских детях. А уже в Турции попадёт в оборот, как важный свидетель, и Сосланбек Бисолатов.
Выйдя из дверей, полковник забросил за плечи рюкзак, привычно перебросил через шею короткий ремень автомата и пошёл сначала к большому мусорному ящику, в который выбросил не использованные только сейчас тубы, а три пустые, привезённые Сосланбеком. А свои убрал в карманы. Их можно будет уничтожить где-то в горах.
Уже около самой лестницы полковник приостановился, услышав звук. Что-то слегка поскрипывало. Подняв голову, он увидел, что чуть-чуть шевелится дверь, ведущая на чердак. Ещё «маршрутник» предупреждал, что чердачная дверь не закрывается. Вот и шевелит её сквозняком.
Остался последний штрих, и тогда вся операция пойдёт дальше без участия самого Дока Доусона. Она будет снежным комом, который уже сорвался с горы…
Полковник вытащил трубку и позвонил тому человеку из комиссии европарламента, который с ним сотрудничал. Разговаривали на голландском и без предисловий.
– Берсанака сейчас придёт. Запустите его в автобус и сообщите охране…
– Как договорились. Я жду его звонка…
– Всё… Сотрите мой номер из памяти трубки. Это в ваших интересах. Приятного аппетита… Больше не общаемся…
Что Берсанака не выдаст его, полковник не сомневался. Берсанака – человек чести. То есть уже можно смело сказать, что он был человеком чести…
Этот разговор было слышно лучше. Может быть, речь была более членораздельная, но разговаривали не по-английски, а капитан Матроскин не знал этого языка и даже не понял, на каком языке разговаривают.
Как только полковник положил руку на поперечину лестницы, капитан сразу отступил от двери, но пошёл не в дальнюю сторону, не к окну, где было мало свободного пространства и единственное укрытие уже занял младший сержант Игумнов, а в самый тёмный угол. Пол чердака был засыпан шлаком, шлак под ногами скрипел, и Матроскин передвигался по балкам, чтобы его передвижение было бесшумным. Но спрятаться за нагромождением мебели успел вовремя.
Полковник фонарик включил только один раз, чтобы посветить себе под ноги и проверить, что за пол перед ним. И сразу выключил. Он шёл напрямую по шлаку, шёл умело и почти бесшумно. Шлак скрипел так слабо, что внизу, на втором этаже детского дома, слышно ничего не было. Расстояние от двери до окна метров двадцать с небольшим. Матроскин считал шаги и медленно передвигался по балке вслед за полковником, но на пару метров правее.
В это время из приоткрытого окна донеслась отдалённая автоматная очередь, и вторая сразу вслед за ней, и тут же третья. По характеру коротких очередей, по интервалу между ними Матроскин сразу определил, что стреляли из одного оружия. Посёлок был не настолько велик, чтобы подумать, будто стреляют за его пределами. Капитан не был рядом с кафе, но сразу предположил, что стреляют там. Должно быть, у Берсанаки возникли трудности.
И полковник, и капитан одинаково прислушивались к происходящему за окном целую минуту. Потом у
